Главный врач

— Конечно, я дал слово. Но почему я дал? Потому что не мог не дать. Это был единственный способ спасти человека. Я обязан был его спасти. Я бы все равно не смог уехать, не добившись согласия на операцию.

— Я понимаю. Это — долг, — тихо проговорила она.

— Позвонить в милицию — тоже долг.

Она взяла его под руку и прижалась к нему плечом.

— Да нет же, Алексей Платонович, вы поступили по-человечески. И дальше пусть будет так же — по-человечески. И не надо рефлексии. Это у вас от усталости. Посмотрите на себя. На вас лица нет. И потом… Это же Андрюшка Никишин, отчаянная голова!

— Черт бы его побрал, этого вашего Никишина. Он ведь мало того, что на склад полез, он стрелял, мог бы и не промахнуться.

— Мог бы, — согласилась Марина. — И все-таки вы не должны доносить на него.

Алексей поморщился.

— Доносить. Какое противное слово — «доносить».

— Я не так выразилась, — поправилась Марина. — Я хотела сказать…

— Не буду, — сказал Корепанов и улыбнулся. — Теперь мне легче: нас теперь двое — вы и я. Вдвоем всегда легче.

— Да, — согласилась Марина. — Вдвоем всегда легче.

На следующий день она пришла проведать Никишина, принесла большой букет цветов, попросила у Люси кувшин с водой, сама поставила цветы в воду и только после этого присела на стул у постели.

— Как же это ты? — спросила она тихо, когда Люся вышла.

Никишин молчал.

— Алексей Платонович мне все рассказал. Но он ведь не знает, почему ты это сделал.

Никишин молчал.

Она смотрела на него и вдруг вспомнила, как летом сорок третьего они вдвоем шли в разведку. Дорогу пересекала речка. Ее надо было перейти вброд. Но рядом у омута сидел немец с удочкой. По одну сторону — автомат, по другую — консервная коробка с червями. Решили подождать немного, думали — уйдет. А он сидит, смотрит на поплавок и напевает песенку. Никишин решил: надо убрать немца. Подполз незаметно, ударил ножом и в омут столкнул. Автомат спрятали в лесу и пошли дальше. Но Андрея словно подменили после этого. Он долго молчал, потом произнес не то с грустью, не то с досадой:

— Я с детства привык — если драться, так чтобы лицом к лицу.

Сказали бы ей тогда, что он пойдет воровать больничное белье…

— Ты же всегда был хорошим парнем, — тихо произнесла Марина. — Почему ты пошел на такое?

— По глупости, — ответил со злостью Никишин. — Проиграл я эти тюки. В карты проиграл. И это я — только тебе. И — все. И больше ни о чем не спрашивай.

— Хорошо, хорошо, — поспешила успокоить его Марина, — только лежи, тебе нельзя волноваться сейчас. — Она посмотрела на Никишина и поднялась. — Я пойду, Андрюша. А ты выздоравливай. — Уже у двери обернулась и повторила: — Все будет хорошо, Андрей. Выздоравливай.

Она ушла, тихо притворив за собой дверь. Никишин остался один. Закрыл глаза. «Плохо вышло, — думал он с тоской. — Совсем скверно получилось…»

…Они сидели у Дембицкого и резались в карты. Все были пьяны. Никишину везло. Пачка денег возле него росла и росла. Он не знал, сколько в ней. Несколько тысяч, наверно. Потом удача повернулась к нему спиной. Деньги стали таять и наконец осталось уже совсем немного. Хотелось отыграться. Во что бы то ни стало отыграться.

Он поставил остаток денег и проиграл.

— Что, чистый? — спросил Костя.

Никишин ощупал свои карманы. Пусто. Только пачка папирос и коробок спичек.

— Ставь штаны, — рассмеялся пьяным смехом Костя. — Хлопцы, во сколько мы его штаны оценим?

Никишин вытянул коробок со спичками, потряс им в воздухе и бросил на пачку денег в центре стола.

— На складе в больнице новое белье получили. Десять тюков. Так вот, ставлю один.

— А что в этих тюках? — поинтересовался Костя.

— А черт его знает! Может простыни, может халаты.

— А может, подштанники?

— Может, и подштанники…

— Кота в мешке ставишь? — спросил Костя и весело окинул взглядом собутыльников. — Принимаем, хлопцы, кота в мешке?

— Принимаем!

— Пять тысяч, — сказал Никишин.

— Идет! — согласился Костя и принялся тасовать карты. — Только тюки-то на складе лежат. Кто же их брать станет?

— Это уже не твоя забота, — сказал Никишин. — Сдавай.

Азартно горели глаза. Хлопали по столу замусоленные карты. «Выиграть! Во что бы то ни стало выиграть», — твердил про себя Никишин.

— Может, хватит? — спросил сидящий напротив Никишина смуглолицый парень. — Три тюка он уже продул. Проиграет все, девок начнет на кон ставить. Там у него в больнице есть одна. Как ее зовут, Костя? — повернулся он к Дембицкому. — Ах да, Люська. Ты мне говорил как-то про нее.

Никишин встал из-за стола, схватил парня за грудь и поставил перед собой.

— Ты девушку не трогай! Не трогай девушку!

— Ну чего ты, чего? — испугался тот.

Никишин оттолкнул его. Парень ударился спиной о буфет, загремела посуда.

— И правда, хватит, — сказал Дембицкий и стал убирать со стола… — Барахло тебе простить, или принесешь? — спросил у Никишина.

— Принесу.

— Сам управишься или помочь?

— Сам.

Он пошел в коридор, зачерпнул большой медной кружкой воду из бочки, вышел на улицу и вылил себе на голову. Успокоился. Вернулся в дом, попросил полотенце.

— Не раздумал еще? — спросил Дембицкий, глядя, как Никишин растирает лицо и шею.

— Сейчас и пойду.