Главный врач

На следующий день он уже с нетерпением ждал Михееву. Но она не пришла. Вливание Никишину делала дежурная сестра. Назавтра — тоже. Пришла она лишь на третий день перед вечером, в халате, наброшенном на плечи, как приходят обычные посетители. Поздоровалась, спросила сначала Чернышева, как он себя чувствует, потом Никишина. Андрей сказал, что — плохо: рука болит. Когда Ирина делает вливания, ничего не чувствуешь, а теперь вон как покраснела.

Рука в локтевом сгибе и в самом деле покраснела. Ирина деловито осмотрела ее и сказала, что ничего страшного нет, что к утру все пройдет, а завтра уже она будет делать вливание. А не приходила эти дни потому, что был у нее «отгул» и надо было дома прибраться — побелить комнату, постирать.

Никишин выздоравливал быстро. И зуд в ноге, который раньше просто изводил его, особенно по ночам, тоже исчез, будто и не было его никогда.

— Клин клином вышибается, — сказал Алексей, когда Вербовая спросила его о причине исчезновения нейродерматита у Никишина. — По-видимому, в результате ранения в нервной системе произошли какие-то сдвиги.

До выписки оставалось несколько дней, и Никишин не мог представить себе, как будет дальше. Он поджидал Ирину рано утром в приемном покое, когда она приходила на работу. Во время операции он усаживался на диване, что стоял в коридоре против операционной, и подолгу ждал, пока выйдет Ирина. Перед вечером он терпеливо стоял у выхода, а потом провожал ее.

Ирина выходила стройная, крепко сбитая, в легком перехваченном в талии пояском платье, всегда свежая, будто только что умытая. У проходной они останавливались немного поболтать.

В тот день, это было в субботу, Никишин сказал ей твердо:

— Я к тебе сегодня приду, Ирина.

Она отрицательно покачала головой.

— Да что ты, девчонка, что ли? Ведь вижу, сама тоскуешь по мне.

Она не рассердилась. Только тронула его за руку и сказала тихо:

— Не надо.

Никишин круто повернулся и ушел. Она несколько секунд смотрела ему вслед, потом медленно пошла к выходу.

Ирина жила в двух кварталах от больницы — снимала небольшую комнатку у санитарки хирургического отделения тети Фроси. Окно комнаты выходило на тихий утонувший в старых липах переулок.

«И зачем я с ним так? — думала она. — Зачем?..»

Ирина принялась вышивать, потом взялась за книгу, но мысли все возвращались к Никишину. «Зачем я с ним так резко? Не надо было так, совсем не надо было…»

Под окном послышались шаги, потом Люськин голос:

— Пойдем купаться?

Предложение Люси было очень кстати.

Когда они пришли к реке, уже совсем смеркалось. Вода была теплая, ласковая. От небольшого острова напротив тянуло пряным запахом осоки. Вверх по течению прошел пароход, весь в огнях. Громко шлепали по воде плицы колес. Волна от парохода медленно приближалась к берегу, потом с шумом ударилась о него и откатилась, что-то бормоча.

Они выкупались и стали одеваться.

— Давай завтра на пляж пойдем, — предложила Ирина. — Что мы вечно дома торчим по выходным?

Люся ничего не ответила. Ирина вспомнила о многозначном номере на Люсином плече и прикусила губу.

— Вытравить бы тебе этот номер чем-нибудь, — сказала она.

— Советовалась уже. Вытравить нельзя: вырезывать нужно.

— А ты с Алексеем Платоновичем поговори.

— Неудобно как-то.

— Хочешь, я поговорю?

Люся согласилась.

— Только не сейчас, немного позже, когда практику закончим.

Домой шли не торопясь. Люся проводила Ирину до дома и стала прощаться.

— Хорошо тут у вас, — сказала она, — липой пахнет.

— Да, хорошо, — вздохнула Ирина.

Она отперла дверь, вошла в комнату. Сидя у открытого окна, поужинала, потом разделась, легла. Включила привязанную к спинке кровати электрическую лампочку под бумажным колпаком, раскрыла книгу. Но читать не могла. И сна тоже не было.

Она выключила лампу. Долго лежала, глядя в распахнутое окно. Медовый запах липового цвета заполнил комнату. Сквозь оконный проем виднелся большой кусок усеянного звездами неба, и казалось, что дурманящий голову запах льется оттуда, сверху, из густой синевы.

Время от времени слышались торопливые шаги запоздалых прохожих. Они возникали где-то в стороне — то справа, то слева, — все усиливались, потом так же постепенно затихали в противоположной стороне. Издалека, должно быть, с реки, донеслась немного грустная, хорошо знакомая Ирине украинская песня. «Девчата поют, — подумала она. — Тоскуют девчата».

Ей представилась группа девушек на берегу. Они сидят, подперев щеку ладонью, смотрят в темную воду на опрокинутое небо и поют… О чем? Может, о том, о чем она думает?

Ирина и не заметила, как уснула. Проснулась от шороха. Увидела в окне силуэт человека. Вначале испугалась, потом замерла. Рывком присела на кровать.

— Кто это?

Тень вдруг выросла, заполнила весь оконный проем, загородила на секунду небо, потом бесшумно ступила на пол у окна.

— Это я, Иринка.

— Я тебя ждала, все время ждала.

Потом он курил, а она лежала у него на плече, стараясь при свете вспыхивающей папиросы рассмотреть его лицо.

— Как ты из больницы ушел? Как одежду достал?

Никишин ничего не ответил. Она только почувствовала, что губы его дрогнули в улыбке.