Главред: назад в СССР 3

Запал на нее, понял я. Не только не против, чтобы Фаина осталась, но еще и открыто ее защищает. Что ж, он ее спас, вытащил из дерущейся толпы, есть все шансы завоевать симпатию. Молодой ведь парень еще, может, отношения дурь из него выбьют. Впрочем, не буду гнать впереди паровоза.

— Пускай, — согласился я, пожалев, что Аглая сегодня с подругами. А так бы хотелось почувствовать, что она рядом и что восхищена моим хладнокровием.

— И что в итоге — расходимся? — краевед Якименко наконец-то озвучил то, что волновало всех, но никто не осмеливался сказать об этом вслух.

— Ни в коем случае, — я покачал головой. — Этого они и добиваются. Собрание состоится по плану, более того, мы еще даже не опоздали. Еще целых, — я посмотрел на часы, — три минуты.

— Вы уверены, Евгений Семенович? — осторожно поинтересовался директор Сеславинский.

— Абсолютно, — я кивнул. — Пойдемте.

— Ого, кто пожаловал! — неожиданно сказал Котенок, и я, повернувшись, увидел паркующуюся черную «Волгу».

Едва заглох мотор и погасли фары, из салона выбрались двое — Краюхин в шляпе и Козлов в своей роскошной меховой ушанке.

— Расходимся! — скомандовал Анатолий Петрович. — Собрание окончено!

— Постойте! — отозвался я. — Товарищи, можно вас на минутку?

Площадь все еще озаряли синие милицейские мигалки, придающие и так неспокойной атмосфере дополнительные оттенки тревоги. Патрульные, которые остались следить за порядком на месте недавнего побоища, как я сейчас понял, наверняка получили приказ нас не трогать. Хотя по-хорошему план «разойтись» должен работать на всех. Однако теперь понятно — ждали Краюхина и Козлова. Не хватает еще милицейского полковника Смолина и невзрачного, но весьма влиятельного Поликарпова. Я, кстати, по-прежнему так и не знаю, в каком он звании и какую занимает ступень в иерархии могущественной конторы.

— Чего тебе, Евгений Семеныч? — со вздохом спросил Краюхин. — Сам же видел, к чему все привело… Давай не сегодня, а?

— Это важно, — твердо заявил я.

— Думаю, мы не сильно задержимся, Анатолий Петрович, — негромко сказал Козлов. — Кашеваров — парень толковый.

— Да знаю я, — отмахнулся Краюхин. — Ладно, давай отойдем.

— А вы ждите! — повернулся я к остальным, терпеливо ожидающим, чем же все закончится.

— Товарищи, пойдемте внутрь! — предложил Константин Филиппович Сеславинский. — У нас в ДК замечательнейший буфет! Ресторанных изысков не обещаю, но чай с пирожками и конфетами гарантирован.

Я благодарно кивнул директору, костяк дискуссионного клуба потянулся в сторону входа во дворец культуры.

— Клара Викентьевна, я попрошу вас… — начал я, но Громыхина меня перебила.

— Все будет в порядке, Евгений Семенович. Мы как раз познакомимся поближе с товарищем Сало, которому я должна оппонировать. Ну и… с остальными тоже. Идемте, Зоя Дмитриевна.

— Говори, — требовательно посмотрел на меня Краюхин, когда все ушли, и мы остались втроем с ним и Козловым.

— Я предлагаю оставить все, как должно быть, — сказал я.

— Ты о чем? — нахмурился первый секретарь райкома.

— О заседании, — пояснил я. — Не надо, пожалуйста, ничего отменять. Если я прав, и кто-то специально спровоцировал эту драку, мы только покажем слабость, отказавшись от дискуссии. Покажем испуг, страх, нежелание доводить дело до конца.

— Женя! — Краюхин сделал глубокий вдох и выдохнул, словно спускающий давление паровоз. — Ты неужели не понимаешь? По городу уже слухи циркулируют о перестрелке, раненых и убитых! И все связывают произошедшее с твоим клубом. Да мы целый месяц одни только последствия расхлебывать будем! Ты понимаешь, что в обкоме нам теперь все завернут?

— Завернут, — кивнул я, чувствуя, что уже начинаю подмерзать, но это было самой незначительной проблемой. — Еще как завернут, если мы отступимся. А нам этого нельзя делать. Надо довести дело до конца. Помните, как я говорил о том, что партия не боялась вступать в спор с самим чертом? Так вот — а что сейчас? Как это будет выглядеть, отмени мы все и забейся по углам, словно испуганные тараканы?

— Предлагаешь назло им это все сделать? — вступил в разговор Козлов.

— Разумеется. Они же переступили черту, дали зеленый свет жестким мерам в их адрес. Хотят, чтобы монополия на критику была только у них. И тогда можно смело утверждать, что они единственные, кто не боится. Что советская власть — аппарат репрессий и подавления. Нельзя это все допускать, нельзя!

Я не заметил, как распалился и начал повышать голос. Кто-то из милиционеров зашагал в нашу сторону, но Козлов показал успокаивающий жест, и патрульный остановился.

— Поймите, с их стороны это шаг отчаяния, — я продолжал уже без горячности. — Они с конца декабря не выпустили ни одного листка, ни одной самопальной газетенки. Они поняли, что не нужны никому, если страшные большевики-гегемоны спокойно вступают в спор с диссидентами, священниками, националистами…

— Националистами? — насторожился Краюхин.

— С теми, кто продвигает национальную идентичность, — пояснил я. — Не с нацистами.