Главы для «Сромань-сам!»

В её глазах мелькнул испуг, печаль и сожаление, из-за которых он, каким-то шестым чувством, понял, что зря это он так, что ей грустно вдруг расставаться с миром, в котором жила с детства, вприпрыжку выбегала мимо этих ключей скрипичных во двор, а может прутиком звенела на бегу, как ксилофон… ты-ры-ры-рынь!. А на шее верёвочка с ключом от двери, а во дворе лето, яркий день… Но вот уже и нет. И никогда не будет. Проклятые Вандалы, Юты, Обры…

— Ну ланна, чё ты, я поправлю.

Он принялся запихивать железо назад, в строй, но фиг там, ключей не получилось, а что-то мято несуразное для типа как дыры прикрыть под перилой. Капец эстетике.

— Ладно уж. Идём, — она сказала, наверно, чтобы его не прихватил за этим делом кто-то случайно проходящий, из жильцов…

По синему в сумерках вечера снегу, они отправились в парк. Она молчала, всё ещё переживая расставанье с прошлым.

А он думал до чего она конченная богиня, античная, но не из мрамора, и тело белее, чем у них, невообразимо. Она настолько совершенство, что вынужден переводить дыхание и закрывать один глаз, чтоб оставаться в пределах постижимой реальности.

Богинь любить не просто, с блядюшками общаги просто, да не любится.

— Слышь, этта, а ты меня любишь?

— Дурачок, такие вопросы девушкам не задают.

— Не понял! Эт ты-то девушка?

— Ну говорю ж — дурак. Девушка — это навсегда.

— И когда станет мать-героиней?

— Полный дурак.

Этот капюшон с меховой опушкой делал заметнее раскосинку её глаз. “Нанайчонок” называл он её про себя, но ей не признавался, никогда.

— Дмитрий Иваныч, он у вас что-то на англофаке преподаёт, а раньше в нашем доме жил, сегодня утром в Старом Корпусе, когда по звонку на пары расходились, на нашем этаже стоял.

— Молодец мужик! Знает где позицию выбрать.

— Да! Он бачки отпустил!

— Вот это Димон! Над-буит на лекцию к нему наведаться. Ты ж подывысь — Дмитро у Ринго Старры подался!.

— Как меня увидел, говорит: “Здрасьте, девушка, ещё нет?”

— А ты?

— А что я? И я говорю: “Здрасьте, ещё нет”.

— Ну так эт яснее некуда — женщина, она лишь эхо мужика или типа зеркала, чего в нём разглядит, то и в ответ покажет, и аукается тем же, что спрошено. Будь другом, а? В другой раз про это же спросит, ты ему скажи: “Здрасьте, УЖЕ нет!” Будем ломать Закон Зеркальных Отражений. Вдребезги!

— Вот ты иногда плетёшь и сам чего не знаешь.

— Эт точно… Да если б знал, то разве тут я жил бы?!

— Я чёт тебя не пойму.

— И здесь у нас полнейшая синхронность взглядов.

В парке, конечно, класс. Снег. Деревья. Тихо как в детстве… Но целоваться в мороз 20 градусов! Кому оно нада!.

Хотя вот этот ващще улёт был… глаза сами собой закрылись…

— Знаешь, чего бы я хотела?

— Сдать сессию.

— Нет. А чтоб ты был вот такой маленький, — она раздвинула большой и указательный пальцы своей руки для наглядности размера, — и чтоб я могла тебя себе в карман упрятать.

Она рассмеялась, а он заткнулся, потому что — как всегда от её смеха — здоровенная киянка саданула его в грудь и вышибла дыхание, а без запаса воздуха в лёгких особо так и не повитийствуешь…

* * *

Пазлик #21: Накопление Знания

Упираясь руками в землю под клочками сухой травы вокруг стога, Иван сел, но подниматься дальше не стал.

Женщина что-то говорила ему, но что и на каком языке он не понимал. Это не был Немецкий, которого он тоже не знал, кроме команд да ещё пары слов типа шлафен, эсен, дерарц, но речь её звучала совсем не по-Немецки.

Он просто сидел и смотрел ей в лицо обрамлённое тканью косынки. Он два года не видел женских лиц. Просто смотрел глазами из чуть запрокинутой головы.

Подошёл мужик с вилами, который тоже что-то говорил Ивану и теперь Иван перевёл глаза на него, всё так же сидя и не понимая. Мужик перешёл на Немецкий и это Иван различил, хотя смысла всё равно не улавливал, пока не услышал «гефангенер», «лагер».

— Ja, — сказал Иван. — Jawohl.

Отпираться не получалось, в широком отвороте серой куртки с надорванным рукавом виднелись чёрно-белые полосы лагерной униформы.

Теперь они говорили друг с другом, стоя над Иваном, не по-Немецки. Женщина говорила чаще и быстрее, мужик стоял опираясь на держак уткнутых в землю вилок, в точности как стоял бы мужик из брянской деревни Ивана.

Когда он услышал над головой „эсес мэнер штрайфе», то отвёл взгляд в сторону и стал смотреть на мягкие волны холмов неподвижно застывших до самого горизонта.

Женщина переговорила мужика, тот уже молчал качая головой и держась за вилы, потом обернулась к Ивану:

— Энглендер? Полин? Руссе?

— Ich bin Russe, — сказал Иван и начал подниматься преодолевая ломоту в истомлённом теле.

Мужик передал ей вилы и отправился к телеге запряжённой чалой лошадью под группкой деревьев неподалёку. Она продолжала что-то ещё говорить Ивану, но уже не про патрули и эсэсовцев…

А да и как же было не болеть Иванову телу после такого марш-броска? Всего за семь ночей он одолел 150 км от Штутгарта до фермы Эмиля и Мадлен! Семь ночей по довольно-таки пересечённой местности. Семь ночей и дней без пропитания, кроме того ломтя хлеба с колбасой подобранного на лесной дороге.