Главы из книг «Заметки из Прованса» и «Зарисовки из страны Ок»

Почти все обряды инициации, независимо от их особенностей и места проведения, содержат один и тот же элемент: проход по темному коридору как символический путь, через смерть и воскресение ведущий к свету и жизни. Когда я стоял один в темной аллее, между глыбами саркофагов, мне казалось, что вот-вот из мрака вынырнет вереница духов этой земли, которые обступят меня и поведут в освященное кровью место, чтобы я мог удостоиться милости очищения. А когда увидел в конце аллеи, словно в перевернутом бинокле, пляшущие огоньки и мечущиеся тени, образ темного коридора стал еще более реальным.

Как загипнотизированный, я пошел вперед, туда, откуда слышались невнятные голоса, обрывочное пение, где виднелись люди с непокрытыми, несмотря на моросящий дождь, головами. Внезапно справа от меня из густой тени под деревом вынырнул какой-то человек и протянул мне незажженный факел:

— Salve, amice! — тихо, едва ли не заговорщицки произнес он.

На маленькой площади перед сохранившейся частью церкви Святого Гонората толпились люди с горящими факелами. Их было немного — человек восемьдесят, от силы сто; кто-то молился, преклонив колени. Посередине, в кругу факелов, будто в обрамлении висящих в воздухе капелек света, стоял высокий худой молодой человек с бородой и светлыми падающими на лицо волосами, в черных брюках и растянутом свитере до колен; обмотанный вокруг шеи черный шарф свисал почти до земли. На голове у него был настоящий терновый венец, на спине — тяжелый крест из неоструганного дерева. Согнувшийся под тяжестью креста, он поразительно напоминал фигуру с брейгелевского «Несения креста» (1651) в Музее истории искусств в Вене. На бледном отрешенном лице рисовалось подлинное — не театральное — страдание. Две струйки крови, проложив себе путь между каплями пота на лбу, текли по щеке, исчезая в густых зарослях белокурой бороды. Я сразу его узнал. Он был учитель; мы встречались на улице неподалеку от городской гимназии. Видел я его и на первомайских демонстрациях: обычно он шел один, неся красный флаг с эмблемой ВКТ (Всеобщая конфедерация труда), устремив прямо перед собой невидящий взгляд.

Торжественная процессия уже началась. Ее возглавлял священник в литургическом облачении, читая молитвы по латыни и напевая гимны из провансальского песенника. Станции Крестного пути, вернее, их номера, были размещены по краям треугольной площади перед церковью. Проводящиеся там последние пару лет археологические раскопки открыли несколько слоев римских и раннехристианских надгробий, могильных плит и простых каменных гробов без надписей и украшений. Вся площадь, за исключением узкого прохода, по которому двигалась процессия, походила на террасами спускающуюся вниз расселину, в которой, словно на сцене фантасмагорического театра смерти, горели лампады.

Я смотрел на сосредоточенные лица молящихся, на коленопреклоненные фигуры на мокром гравии, и вдруг мне почудилось, что я присутствую на тайном собрании общины первых христиан. Казалось, сейчас сюда с обнаженными мечами, с криком и проклятьями, ворвутся солдаты Септимия Севера или Диоклетиана, поднимется паника, среди грозных окриков и воплей ужаса люди бросятся врассыпную, ища спасения в темных аллеях среди стел, и я стану свидетелем одной из сцен мученичества либо чуда, описанных Иаковом Ворагинским[44] в «Золотой легенде».

Возбужденное воображение подсказывало сцены, вероятно, не сильно отличающиеся от реальности. Ведь это здесь, на elissi campi, собирались по ночам первые христиане, здесь они молились, искали спасения от преследователей, здесь тайно хоронили умерших. Здесь августовской ночью 303 года был погребен святой Генезий, мученик, обезглавленный по приказу римлян под тутовым деревом в Тренкетае, на противоположном берегу Родана. Он был казнен за отказ переписать эдикт, обрекающий на смерть христиан, которые не отрекутся от своей веры.

После миланского эдикта 313 года[45] место его погребения стало центром паломничества, куда стекались горячие почитатели Генезия со всей Галлии. Благочестивой мечтой каждого христианина было обеспечить себе — еще при жизни — место вечного упокоения как можно ближе к могиле святого. Результат я увидел, стоя над археологическим раскопом: сотни, тысячи, а то и десятки тысяч каменных гробов, один над другим, слоями, рядом с предполагаемой могилой святого мученика. Когда не хватало места, из гробов выбрасывали останки похороненных здесь ранее язычников. Из городов в верховьях Роны покойников сплавляли в бочках или на лодках, привязав им на шею мешочек с оплатой расходов на погребение. Мертвецов вылавливали, порой с риском для жизни, члены светского погребального общества из рыбацкого предместья Ля Рокет, забирая себе часть денег. Злоупотреблений никогда не случалось — по крайней мере, городские судебные хроники об этом умалчивают. Лишь один-единственный раз…

Вот случай, описанный свидетелем — Гервасием Тильберийским [46], маршалом Арльского королевства: