Глаз бури

– Матка у меня швея была, – начала рассказывать девушка. – Выучки хорошей, и руки золотые. Заказов много, работала от темна до темна, но зато и при деньгах всегда. Ели досыта, со сластями и маслом, а меня матка своими руками одевала, что твою куклу. В волосах ленты, на платьях оборочки, на улице меня за господскую дочку принимали. Вроде как нянька погулять вывела. Мамке лестно было… Потом булочник-вдовец к ней посватался. Двое своих детишек у него от жены-покойницы остались. Алене нынче пятнадцать будет, а братику Кирюше – 12. Матка как за него пошла, шитье бросила. Так иногда по мелочи шила, для меня да для Алены, да из соседей кто на свадьбу попросит… Жили мы неплохо. Мы с Аленкой ладили хорошо, отчим меня не забижал, матка ему в булошной помогала, а Кирюшечка маленький такой забавный был, кучерявый, мы с Аленкой все его девочкой наряжали, банты завязывали…

– И что ж? – не выдержала Софи. Отчего-то ждала ужасного, видно, такое уж было настроение. Случился пожар и все сгорели. Мать умерла и Дашку выгнали на улицу. Булочная разорилась, отчим спился, дети остались одни…

– Да ничего, – Дашка опять зевнула. – Матка с отчимом хотели, чтоб за я за подмастерья евонного пошла. Он ему племянником двоюродным приходился или как-то так… У отчима-то грудь всегда слабая была, ну и чтоб… Кирюша-то мал еще был. «Дело в семье останется и верный кусок хлеба…» Что-то такое они говорили…

– А ты? Чего ж ты хотела?

– Если по правде сказать, так на кровати лежать и семечки лузгать, – Дашка легко вздохнула и потерла ладонью под вздернутым, прячущимся между щек носом. – Или орешки в сахаре. Наряжаться еще вот люблю, в ванной с розовым мылом мыться… Картинки в журналах смотреть… Читать-то я плохо разбираю… Они говорили: дура ты! Так не бывает! А – вот! – девушка торжествующе усмехнулась, тускловатые глаза ее на мгновение стали ясными и лукавыми. – По-моему все и вышло!

– А как же…

– Да сбежала я! Сперва-то хотела матку и отчима послушать, отблагодарить их за все, сделать, как они велели… Но после подумала… И как представила себе, что вот, весь день в муке этой кручусь, а вечером племянник этот вкруг меня нудит и губами своими струпными слюнявит, и так всю жизнь… Да удавиться легче! Сходила я в церкву, поплакала, попросила у матушки Богородицы прощения за все сразу и… А вот скажите, Софья Павловна, правду ль говорят, что Христос блудницу пожалел и к себе жить взял?

– Жить не брал, – усмехнулась Софи. – Иудеи хотели забить Магдалену камнями, так тогда было принято, а он сказал: «Кто сам без греха, пусть первый бросит в нее камень».

– И как же? Много нашлось? Убили ее?! – Дашка даже приподнялась на кровати.

– Никого не нашлось.

– Ну слава Богу! – девушка облегченно выдохнула и откинулась назад.

– Но что ж потом, Даша? – спросила Софи. – Пусть еще год, два, пять лет… Потом?

– Кто скажет, Софья Павловна? – Дашка взглянула серьезно. – Вот вы знаете, что с вами через пять лет станет? Вон тот человек, что по улице идет? Зачем загадывать? Сейчас я живу так, как мне по нраву, вреда от меня никакого никому нет, а дальше… Бог, говорят, за всех, вот пусть он и рассудит…

– Может быть, ты и права, Даша. Но я никак с тобой согласиться не могу, – вздохнула Софи.

– А вам и не надо! – живо откликнулась Дашка. – Вы, Софья Павловна, по другой мерке скроены и сшиты. Вам вовсе и не след со мной соглашаться! Божий мир тем и хорош, что все в нем разные…

– Даже так? – Софи взглянула на девушку с любопытством. Не так уж она, по-видимому, и проста, как кажется на первый взгляд. – Ну что ж… А вот скажи мне тогда, Даша, хозяин… я имею в виду Михаил Михайлович… Он к тебе… приходил? Ну, я имею в виду раньше… До того…

– Нет, нет, нет! – Дашка отчаянно замотала головой. Мелко завитые кудряшки, словно рассыпавшиеся пружинки, запрыгали по ее плечам. – Хозяину такие, как я, никогда не нравились… У него все графини были, да всякие… И толстых он не любит. И еще я духами много брызгаюсь, а он на дух не переносит… А лучше бы вам у Прасковьи Тарасовны спросить, – Дашка с перепугу валила все в одну кучу, не разбирая, торопясь и пытаясь убедить Софи сразу в нескольких противоположных вещах. Софи напряженно улыбалась, давая девушке выговориться.

– Хорошо, Даша, я поняла. Спрошу по-другому. Услышь меня теперь, пожалуйста, и не бойся ничего. Я никакого зла тебе не замышляю и не сделаю. Это мне самой узнать надо… Что такому мужчине, как он, от девушки… то есть от женщины нужно? Ты же, Даша, понять можешь, меня многому учили, но ничему такому…

С минуту Дашка ошеломленно молчала, потом сказала:

– Ага! – и машинально сунула в рот пухлый палец, сделавшись оттого еще больше похожей на пупса.

Софи терпеливо ждала. Она отлично понимала, что Дашке нужно время, чтобы переварить услышанное и хоть как-то сформулировать ответ.

– Да почем же я знаю, ежели он меня не брал никогда?! – очнулась, наконец, шляпница. – Я ж вам истинно говорю, Софья Павловна, и врать не стала бы!

– А с кем же мне тогда говорить?

– Знать не знаю, ведать не ведаю! – снова испугалась Дашка. – К Прасковье Тарасовне идите, коли надобно!