Глаз бури

– Ладно… Договорились… – с трудом сдерживая бешенство, горлом проклокотал Головнин. Ему явно хотелось придушить наглую девицу, но он опасался скандала на улице, да к тому же с детства знал и помнил: крошка Софи Домогатская никогда не угрожает понапрасну, в запале, как другие. Пообещала пакость, значит – сиди и жди. Все будет так, как она сказала.

– Прощай! Передавай привет Элен! – Софи уже восстановила дыхание и изящно шевелила пальчиками. – Скажи, что мы повстречались с тобой в лавке, где я покупала перчатки. Адью!

– Софи! – приступ ярости минул, и до туповатого в сущности Головнина наконец дошла вторая половина странности ситуации. – А ты-то что здесь делала?!

– Ничего! Совершенно ничего! – равнодушно уронила Софи, садясь в коляску поджидавшего ее извозчика.

Василий остался стоять на тротуаре, швейцар Савва снова выглянул из-под козырька обшарпанного крыльца, а Софи, усевшись, разом позабыла о сладострастном распутнике Василии.

Ее мысли, словно притянутые магнитом, вернулись к небольшому портрету на столике у Саджун. Вернулись, чтобы перемешаться в совершеннейшем беспорядке. Что и как думать об этом – оставалось для Софи совершенно непонятным. Однако от самого факта деться было некуда.

В имуществе Анны Сергеевны, бывшей танцовщицы-бирманки, а ныне содержательницы восточного борделя, уже много лет находился оправленный в рамку портрет погибшего в бою Николая, старшего сына баронессы Шталь.

Глава 34 В которой Груша и Лиза беседуют о любви, Груша крадет бумаги из кабинета Туманова, а Кусмауль сообщает баронессе результаты своих изысканий, а вслед за тем происходит ужасное преступление – кто-то злодейски убивает Лизавету

– Ну, как там у тебя дела? – Лизавета отчего-то нервничала больше обычного и Грушиными делами явно не интересовалась.

Спрашивала для порядку. Однако, Лаура не могла держать все в себе, а более рассказать было некому. Шляпницам, которые все, вместе и поврозь, набивались в подружки, она не доверяла совершенно. Ну что с падших возьмешь? Ни стыда, ни совести! Вон, у примеру, Дашка. «Сю-сю, му-сю… ты Лаурочка, крохотулечка…» – вечно сюсюкает, спит да орешки жрет… Теперь еще мопса отвратного запускает да баюкает, которого ей Софья Павловна пожаловала. У приличных-то девушек в таких годах – детки, а у Дашки с Софьей Павловной – «мопсики механические». Тьфу, гадость! Чтобы сама Груша когда… Не надо ей этого! А как-то намедни горничная Таня застала Дашку в хозяйских апартаментах, да со свечой, да еще толстуха и на скамеечке стояла. Чего ей там было надо, а? Дашка тогда Тане наплела чего-то, да три платья своих отдала, да лент штук шесть, ну, та и не стала Иннокентию Порфирьевичу говорить… А зря, между прочим… Но Груша тоже доносчицей никогда не бывала… И все это такое пустое, суета…

– Он, Лиза, жениться на мне хочет, – прошептала Груша, сама прислушиваясь к своим словам и словно не веря им. – Настаивает, чтоб мы с ним теперь шли к моей графине (ну, у которой я как бы служу) и сказали, что я от места отказываюсь, потому что замуж выхожу… А где я ему графиню возьму? И маму с братиками кто ж содержать станет? У него-то своих денег нет…

– Так пусть тоже служить идет, – усмехнулась Лиза. – Эка невидаль.

– Ему учиться в Университете надобно, – горячо возразила Груша. – Курс непременно кончить!

– Да, учиться-мучи́ться… – съязвила Лизавета, вполне, впрочем, добродушно. – Это у них у всех, у Домогатских, такая планида… Софья Павловна вон со своим романом – тоже…

– Ненавижу… – прошипела Груша. – Чует мое сердце, она-то нам с Гришенькой все и испортит…

– Никакая Софья Павловна тебе, Лаура, ничего не прибавит, и не убавит. Согласись и смирись! – рассудительно сказала Лиза.

Но Грушеньке вовсе не хотелось смиряться.

– Если б ты знала, как она на меня глядела! – передернувшись всем худеньким телом, вспомнила она. – Будто я не человек, а насекомое какое. Ежели б ты вообще ее видала! Гонору, гонору, на тысячу человек достанет, а сама-то… И красоты-то в ней особой никакой нет…

– Да не заметила я как-то никакого особого гонору! – пожала плечами Лиза. – Говорит, как все грамотные люди, смотрит с пониманием, с сочувствием даже. А вот красота в ней есть, конечно, но такая, что тебе, Лаурочка, пожалуй, и не разглядеть.

– Отчего это? – возмутилась было Груша, но тут полностью осознала Лизины слова. – Ты что ж, знакома с ней?!

– Встречались, – равнодушно сказала Лиза, но тут же не удержалась и похвалилась. – Она мне учиться велела и книжку свою обещалась подарить, с дарственной надписью: «Милой Лизе от автора на добрую память». Во как! И никакого, знаешь ли, гонора…