Глаз бури

– Да, это близко, – согласился наконец Арсений Владимирович. – Вы, пожалуй, и можете понять то, что из нынешнего поколения уж почти никто не понимает… Мне смешно читать нынешние романы. Первая любовь, вторая любовь, последняя любовь… Глупость!

Пожалуй, впервые на памяти Пьера Арсений Владимирович бранил молодежь и нынешние времена. Это уж само по себе стоило многого. На миг Петя заинтересовался настолько, что позабыл о собственных страданиях.

– А как же правильно? С любовью? – быстро спросил он, пока старик не сбился по обыкновению с мысли.

– В любви, голубчик, бывает только два случая. Одна любовь за жизнь, или – не одной. Вот так.

– А как же…

– Все остальное – влечение тел, или дружба, или уважение. Того, и другого, и третьего может быть много. А любовь, простите… И еще неизвестно, за счастье ли почитать тому, кого эта единственная находит. Без нее-то, право, спокойней живется…

– Значит, вы полагаете, что дружить со мной и уважать еще можно? – Петя выглядел слегка повеселевшим.

– Безусловно! – кивнул Арсений Владимирович. – Иначе она не согласилась бы на брак. Софья Павловна – по-своему очень честная особа.

– Да! – горячо подтвердил Петя. – Я тоже это очень чувствую!

– Ну так и идите, голубчик, к ней. Нечего вам тут со стариком рассиживать… – с нарочитой грубоватостью проворчал Арсений Владимирович.

Петя поднялся и неожиданно глубоко и гибко, едва ль не по-крестьянски поклонился старику.

– Спасибо вам!

– Ну вот еще, глупости! – смутился старик. – Иди, иди… Да дверь потише прикрой, не то Прохора разбудишь!

– Софи! Ты пишешь? Это здорово, поверь! – бодрый, наигранно бодрый голос Пети. – Но почему в пальто? Тебе холодно? Я сейчас растоплю печь, а ты сиди, сиди работай, не отвлекайся…

– Я ненавижу слова… – медленно произнесла Софи. – Их нужно так немного, даже мало, только тогда можно услышать и оценить каждое, а мы все множим и множим их, мешаем, добавляем новые, варим, словно в кастрюле, и скоро захлебнемся в похлебке из слов.

– Но если не слова, то что же? – растерянно спросил Петя. – Пантомима, как во французском театре?

– Молчание, Петя, молчание. Ты не думал?… К черту все. Уже поздно. Давай, пожалуй, спать.

– Как ты хочешь. Ложись, я сейчас уйду к себе…

– Почему уйдешь, Петя? Почему ты ночуешь там? Это же глупость! Мы теперь муж и жена. Нас венчал пьяненький попик, но, кажется, он сделал все правильно. Перед Богом и людьми… Я хочу, чтобы ты остался.

– Софи! – Петя замер («Только бы не начал ломать пальцы! – подумала Софи. – Господи, избавь!»). – Я, разумеется, думал. Когда-нибудь, да… Но теперь… Разве возможно…

– Отчего же невозможно? Гляди! Я высокая, у меня и живота не заметно. Ничего в том вредного нет, я у баб из деревни специально узнавала. Или… или ты брезгуешь мной… такой? Не хочешь со мной лечь? Тогда прости, конечно…

– Софи! – тихим, слегка задыхающимся голосом сказал Петя. – Ты говоришь ерунду. Разве я стал бы тогда… Я каждую ночь мечтаю… Представляю по-всякому. Как мальчик. Потом стыжусь…

– Чего ж тут стыдиться? – удивилась Софи. – Нормальное дело. Мы – муж и жена. Иди же сюда. Мне самой раздеться или ты хочешь…?

– Софи!..

– Да что ты заладил: Софи, Софи? Двадцать два года – Софи! Давай уже скорей, а то и вправду холодно!

….

– Ты – мой скиф! – сказала Софи и нежно погладила мягкие кудри мужа. Он еще не пришел в себя и дышал мелко и часто.

– Отчего… же… – скиф…? – прерывисто удивился Петя. – Они… кочевники… на кривых ногах, раскосые… скачут… едят сырое мясо, сыпят курганы… Я…

– Ты не тот скиф. Ты – другой. Сейчас… – Софи вылезла из-под одеяла, совершенно не стесняясь своей наготы, пробежала по комнате и склонилась над столом, листая страницы. – Вот, слушай: «Никогда вселенная не производила человека более мужественного, положительного, откровенного, человечного, добродетельного, великодушного, нежели Скиф. Ни один человек не сравнится с ним в правильности, красоте его лица, в свежести его кожи, в ширине его плеч, строении и росте. Он по природе далек от всякой хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от пороков. Ни один человек не питает такой сильной нежности к своим детям и близким, как он; у него врожденная уступчивость по отношению родителей и старших. Он быстр, точен в повиновении и верен…»

– Что это за бред? – удивленно воскликнул Петя. – Что ты читаешь?

– Это никак не бред! – давясь от смеха, возразила Софи. – Это строки из личного дневника Екатерины Великой! Ты понял?…

…

– Что же теперь будет, Софи, как ты понимаешь? – спросил Петя время спустя.

– Моя няня говорила: что-нибудь да будет, потому что никогда не бывает так, чтобы уж вовсе никак не было. Вот я так и понимаю…

– Разумеется, так… Но я имею в виду: с нами? Ты еще прежде, до всего, тревожилась: что мы с тобой будем делать? А теперь?

– Теперь мы будем с тобой жить, мой скиф. Так я думаю, – сказала Софи и поцеловала мужа.

Эпилог

Января 28 числа, 1891 год от Р. Х., Лондон