Глаз бури

– Да я и сам не разберу, – вздохнул Петя. – Не понять мне. Опыта, может, не хватает. Вот к вам пришел.

– Пришли, что ж… В том спросу нет. Рассказывайте тогда.

– Что ж рассказывать? Неловко. Меня всегда учили: сор из избы не выносить. Народная мудрость…

– Поверьте моему опыту, голубчик: половину, не меньше, так называемой народной мудрости легко можно как раз за порог и вымести. Вреда не станет. Жизнь вперед идет, все развивается, это ж тоже учесть надо…

– Какой вы все-таки прогрессивный, Арсений Владимирович! – усмехнулся Петя. – В ваши-то годы… Прямо завидки берут!

– Так я потому и дожил до таких лет, когда все мои однокашники уж давно в земле сгнили, и на Страшный суд не пойми что звать будут… Никогда назад не оглядывался, а все вперед смотрел!

– Так правильно, вы полагаете? Не оглядываться назад?

– Я полагаю, да. Все равно прошлое нам не подвластно.

– Но как же забыть?

– Время, голубчик. Страшная штука с моей-то колокольни, но для вас – целительная, вроде змеиного яда в небольших дозах… Софье Павловне отдохнуть надо, отойти от всего, себя поберечь, дитя…

– НО это же Софи, Арсений Владимирович! Она не хочет ждать, она практически переселилась в город, наезжает сюда, как на дачу, открыла там какую-то школу обучения грамотности для взрослых фабричных теток, наняла кого-то сидеть с их детьми…

– Либерализмус? – с удовольствием воскликнул Арсений Владимирович. Изрядно!

– Если бы! – вздохнул Петя. – Она вернула на фабрику всех, уволенных по политическим мотивам, но выгнала нерадивых и пьяниц, оставив их семьи без гроша. Заменила половину мастеров и на два из освободившихся мест назначила грамотных молодых женщин. Другие работницы, и тем более работники отказываются им подчиняться. Возвратившиеся бунтари мутят воду. Фабрика кипит. К тому же, как всегда в мутной воде, – ползут всякие мистические слухи. Якобы Софи говорит голосом и словами Туманова, знает то, что ей знать никак не положено, и невозможно, и все такое… И может быть, хозяин вовсе не уехал и не погиб, а… В общем, вы понимаете – обычная народная сказка про белого бычка…

Софи, несмотря на свое положение, во всем этом, как рыба в воде. Намедни купила на складе и привезла 50 азбук для этой самой школы. Скажите на милость, зачем они ей срочно понадобились, и разве нельзя было поручить кому-нибудь? ВЫ представляете, в ее состоянии хоть на миг поднять 50 книг! Безумие!

– Может быть, все эти дела как раз целительны для нее?

– Если б я сам мог разобраться. Соня со мной хороша, вежлива всегда, разговаривает ласково. Сдерживается и уступает по-любому, что для нее вовсе не в обычае. Но… Иногда мне кажется, что она стоит на краю… или уж за краем. Хотя безумными ее поступки назвать вроде бы язык не поворачивается, но все ж…

– Вспоминает… того?

– Да нет, вслух мы о том и не говорим никогда, но… Эти слухи на фабрике. И сны… она видит его сны!

– Обожди, Петя! Я не понял. Что за сны? Объясни толком, сначала. Я же старик, ты должен снисхождение иметь.

– Да нет, Арсений Владимирович, простите, это я бестолково объясняю. В тот день, когда Гриша прибежал, и про фабрику рассказал, и про следователя, она веселая стала, много смеялась. Знатная, сказала, шутка. А потом вдруг, ни с чего – Гришу прогнала, и села плакать. Софи вовсе не плачет, вы знать должны, чтоб понять. А тут – плакала. И потом… Гришу видеть не хочет, и даже говорить о нем. Если я случайно упомяну, сразу – слезы. А ведь они всегда близки были, ближе и некуда.

– Может, это из-за его мезальянса? Я слыхал…

– Может быть, но как понять? Соня к сословным различиям с детства лояльна, да и сама… Тут, должно быть, в этой девушке дело. Я ее видал. На вид – совсем ребенок, но лицо такое… запредельное… Как будто бы она уж что-то такое переступила, откуда назад дороги нет. Как Гриша того не видит – не знаю… Но это – пусть, их дело. Я – про Софи. Она по ночам мечется, кричит, и если я успеваю подбежать до того, как она окончательно проснется, то – говорит… Очень странные вещи… Про Америку, китов, шторма… Три дня назад она как будто бы что-то украла и убегала от фараонов. Еще какие-то странные вещи, которые никак не могут быть из ее жизни. У меня такое впечатление, как будто бы во сне она… она живет его жизнь… Признаюсь вам, Арсений Владимирович: иногда мне просто до черноты жутко! Скажите мне честно, как вы думаете, это пройдет? Я не спрашиваю, сможет ли она меня полюбить, но хоть позабыть-то его сможет?

– А что ж вы понимаете про любовь, Петя?

Глядя в черное окно, Петя заговорил медленно и без выражения:

– «Скачи во весь опор, лети, моя душа,
Стреми по роковым дорогам бег свой рьяный,
Пускай хрустит костяк, плоть страждет,
Брызжет кровь…
Лети! Борясь, ярясь, зализывая раны,
Скользя и падая…
И поднимаясь вновь!»

Помолчали.