Глаз бури

– Ну почему же никто, душечка? – откликнулся Арсений Владимирович. – Я знаю.

– Вы знаете, где они?! – изумилась Мария Симеоновна. – Но отчего же молчали?!

– Просили не говорить, я и молчал. Что ж тут удивительного?

– Но где? Где?!! – истерически воскликнула Наталия Андреевна.

– Да у меня же на дачке. Дачники-то разъехались все, вот я молодежь и пустил. А отчего не пустить? Там хороший домик, две комнаты и верандочка. Печечка есть, плита. Садик имеется, только нынче от него радости мало. А в баньку я их к себе пускаю…

– Ну, Арсений Владимирович! – у Марии Симеоновны даже голос прервался.

Наталия Андреевна нюхала капли. Аннет смотрела прямо перед собой. Кошка, высунув из-под скатерти лапу, пыталась стащить кусок мяса из ее тарелки. Ирен сонно улыбалась. Гриша внизу, не попадая в рукава, натягивал университетскую шинель.

Глава 48 В которой Софи собирает желуди и вспоминает, а Петя беседует с Арсением Владимировичем о сущности любви. После этого герои начинают новую жизнь

Софи медленно бродила по облетевшему садику замысловатыми петлями, кутаясь в старое драповое пальто с битым молью воротником, принадлежавшее не то кому-то из съехавших дачников, не то Арсению Владимировичу. Тяжелый, сине-багровый закат предвещал ветер. Недавно выпавший снег полностью сошел, обнажив жалкую, побуревшую, бессильную жить изнанку опавших листьев. Растрепанная галка сидела на низком заборчике палисада и гортанно жаловалась на жизнь, кося на Софи круглым, отсвечивающим багрянцем глазом. Иногда Софи наклонялась и поднимала с земли упитанные, тугие желуди, покрытые сизоватым налетом. Желуди были влажными и холодили пальцы. Софи складывала добычу в карман. Когда карман ощутимо оттопырился, спросила себя: зачем? Откуда-то пришел ответ в виде воспоминания: Софи, Гриша и Сережа сидят на веранде и делают из желудей и палочек смешных лошадок и человечков. Руководит детьми мсье Рассен. Эжен выходит наружу, срывает с березы несколько почти прозрачных лоскутов бересты, возвращается и говорит: «Сейчас я научу вас делать мушкетеров. Вот это будут плащи…»

Дети играют с желудями и делают из них фигурки… Окстись! Эти желуди не будут лежать пять лет и ждать, пока твой ребенок подрастет настолько, чтобы с ними играть… НО отчего-то выбрасывать желуди все равно не хотелось, они согрелись в кармане и стали какими-то почти живыми, похожими на маленьких гладких зверюшек. Опустив руку в карман, Софи перебирала их в пальцах и опять вспоминала. Бессвязно, не соблюдая последовательности и промежутков…

Громыхание грозы, стук веток и все тех же желудей по крыше повозки. Черная тень в сполохах молний, бешеный блеск белков в скошенных глазах…

Искаженное страданием, залитое кровью лицо. «Кто ты такая? Ты здесь одна? Черт, черт, черт!»

«Если бы мне велели застрелиться…»

«Бей, бей еще! Заслужил…»

Большое, забавно бесстыжее тело, растянувшееся на кровати и покрытое шрамами и иными отметинами прошлой жизни. Она лижет толстые синие вены на его запястьях, языком трогает колючие, обгрызенные заусенцы на толстых пальцах. «Целуй еще, ласонька, красотка моя, так приятно…»

Запах истекающих пыльцой трав, ощущение тепла и опоры за спиной. Кружева цветов, пронизанные солнечными лучами. «Не повторяй мне имя той, которой память мука жизни…»

Одинокий путник посреди ночного дождя…

Софи медленно поднялась по трем темным ступеням, зашла в дом, не раздеваясь, присела у стола. Взглянула на раскрытый блокнот, машинально взяла в руку карандаш…

– Арсений Владимирович! Вы не спите еще? Простите, что так поздно, не сообразное время для визита… – Петя крутил в руках шляпу и выглядел в своих мягких кудрях почти мальчишкой.

– Полноте, Пьер, зайдите, не стойте в дверях! Я все равно ночь не сплю, старость… Бывает, после обеда прикорну часика два-три, да перед рассветом пару часов. Вот и весь мой сон. Иногда думаю: в молодости я все спешил, не хватало времени ни на что, а спать – восемь часов – каждый день вынь да положь. В чем же нынче промысел Божий, что мне такая роскошь отпущена, как вы полагаете?

– Может быть, для размышлений? – предположил Петя, раздеваясь и усаживаясь в покойное, продавленное кресло у темного окна. Лампа на письменном столе очерчивала желтый световой круг, захватывающий Петины колени и правый локоть. Все остальное оставалось в тени.

– Да кому нужны размышления старого сморчка? – совершенно не горько вопросил Арсений Владимирович. – Вы, голубчик, ежели чаю или кофе хотите, так уж сами себе поспособствуйте. Вон там все потребное есть – сахар, сливки, печенье. Вино даже, если пожелаете. Прохор спать ушел, не станем будить. Тоже, чай, не мальчик…

– Разумеется, разумеется, Арсений Владимирович. Я все возьму сам. А вам что-то подать?

– Нет, голубчик, мне есть не хочется совсем. Давно. Ежели б не Прохор, так, должно и не вспомнил бы… Что ж у вас? Все ли ладно идет?