Глаз бури (в стакане)

Я злой страх Джека. Мне страшно. Мне почти всегда страшно, я боюсь. Я боюсь людей, мнений, привязанностей. Я боюсь заболеть, сломать конечность, не выплатить кредит. Я боюсь быть никем не понятым, осужденным толпой, казненным за собственные мысли, которые кто-то может посчитать богохульными или еретичными. Я боюсь женщин, боюсь детей, боюсь будущих неприятностей, которые строю сам себе как вавилонскую башню, бесконечно предугадывая и предполагая самый плохой исход. И я уже везде побывал в своих мыслях. Во всех этих местах, где меня вздергивают на веревке за шею, где меня бросают в холодный подвал – чью- то уютную пыточную, где моя любимая женщина говорит мне, что она меня не любит. Везде. И от этого… И от этого мне уже не так страшно. Я стал смотреть на свой страх как на вечно недовольного брюзжащего деда на скамейке возле дома. Его слышно из всех распахнутых окон, ты проходишь мимо, и он бросает в тебя свои пророчества как ведун на погосте, закатив глаза и протягивая сухие, скрученные артритом руки в небеса. Нехай бубнит. На самом деле страх имеет силу, если ты в него веришь. А в пустые разговоры я больше не намерен верить. Разве что совсем чуть-чуть.

И вот я. Я вера Джека. Его надежда, любовь, и побитое чувство юмора. Вера моя, как и моя жизнь. Непостоянная, неустойчивая, ветренная. Ее мотает в разные стороны как маленький парусник в океане в шторм. Иногда я обретаю силу и свободу мчатся вдаль, ловя попутный ветер, и я такой отважный и смелый, я смотрю только вперёд, я беру эту жизнь нахрапом, я ее хозяин, я здесь диктую условия. В такие дни, недели, моменты я способен на все. Ага. А потом приходит мое самое злое утро, и вот уже парусник не кажется мне таким уж надёжным. Где-то днище течет и в трюме сыро, вся гречка в запасах намокла и ее нужно срочно съесть, и теперь меня ждет несколько дней унылого ковыряния ложкой в тарелке с кашей, которая еще и недосолена.

И вот тут я теряю вес. Я уже не верю в то, что хорошо справляюсь с темой урока "как правильно жить эту жизнь" и скоро у меня экзамен. Но я приучил себя, со временем, постепенно… Приучил, что это все неважно. Что будет спад, будет подъем, будет шторм и будет штиль. А я внутри…

А внутри Я – привязанность Джека к совпадениям. Вот скажите мне, почему если у человека имя "Джек", то он законченный псих? Потрошитель, мистер Джекил туда же, у Паланика опять же?… Зовут хоть одного вменяемого человека Джек? И я совсем свихнулся, потому что на каждом шаге я вижу подтверждение своему сумасшествию. Неспроста… Неспроста…

Неспроста из цифр на автобусе и на моих часах складывается последовательность Фибоначчи. Неспроста я все время снимаю жилье только на 3ем этаже. Неспроста в день, когда меня уволили, я насчитал 11 ступенек, которые вели меня на эшафот. Я просыпаюсь в бреду, я совершенно точно уверен, что у всего происходящего есть связь, и я как кот, который заигрался с мотком ниток, запутался в них и теперь лежит и жалобно орет, прося о помощи. Я нахожу в себе силы отбросить и это тоже. Перестать так сильно фокусировать внимание на каждом совпадении одного паззла с другим. Стараюсь быть равнодушным, чтобы не качать маятник. Я однозначно псих, и эта биполярка не такая уж и смешная.

О смехе. Я Джеково чувство смеха. Нет, вы не ошиблись. Не юмора. Смеха. Когда смешно. Я бы назвал так мою автобиографию, потому что эти два слова олицетворяют всю мою жизнь и это никак не похоже на шоу Бенни Хилла или ситкомы. Это похоже на бесконечный радиоэфир, в котором голос в моей голове ведет стендап. Иногда включены приглашенные гости, но в основном я отлично справляюсь сам. И мне смешно. Где-то внутри грудной клетки спрятаны щекотные колокольчики, которые дребезжат и все время приводят в движение тот самый изможденный нервный отросток, который отвечает за смех. Смех – это мышца. Радость – это мышца. Любовь – это мышца. И я регулярно посещаю тренажерный зал для того, чтобы поддерживать их в тонусе. Ведь если я не буду укреплять свою радость, то меня совершенно точно, не жуя, проглотит тоска, заправив соусом из отчаяния, отвержения, стыда и злобы.