Глаз Лобенгулы

Безмерно уставшему за день, мне удалось пробарабанить только до двух ночи. То, что поначалу казалось игрой, этакой детской забавой, уже через полчаса превратилось в ненавистную каторжную работу. (С тех пор, кстати, я очень уважаю барабанщиков.)

Утром я проснулся от холода — над рекой поднимался туман. Леденец, несколько пригоршней воды на завтрак, и, как только туман рассеялся, спасительный инструмент загудел вновь.

Теперь, поднабравшись некоторого опыта, я стал расходовать силы экономней. Исполнив мелодию десять раз подряд, устраивал «перерыв»: обрывал сочные молодые побеги, с помощью заостренной палки выкапывал из земли съедобные на вид корешки, сбивал с деревьев плоды. Добычу приносил к носилкам, и Владимир Васильевич принимался за сортировку. Многое он решительно отвергал, но кое-что оставлял. Пища, разумеется, была не ахти какая, однако ощущение некоторой сытости создавала, поэтому до следующей ночи я продержался довольно бодро. Во всяком случае, барабанную вахту нес исправно.

Кризис, душевный и физический, наступил лишь с наступлением темноты. Одеревеневшие руки не слушались уже совершенно, в окружающих нашу стоянку зарослях всё чаще слышались подозрительные шорохи. От усталости и недосыпания мне мнилось, что из глубины лесной чащи к нам крадутся стаи голодных леопардов. Я перетащил носилки поближе к барабану, вооружился ножовкой как единственным серьезным оружием и начал стучать уже не только по «душистой» слоновьей шкуре, но и по полотну пилы, извлекая из последней хоть и не очень громкие, но зато резкие и противные звуки. На некоторое время возня в кустах прекращалась, но стоило мне начать клевать носом — шорохи возобновлялись.

Проведя всю ночь в кошмарах и ожидании неминуемой смерти, наутро мы с дядей представляли собой поистине жалкое зрелище. Всего за два дня жизни в джунглях мы превратились в дурно пахнущих, заросших щетиной и жутко отощавших дикарей. Голова моя от барабанной дроби отупела совершенно, в ушах с маниакальной настойчивостью звучали нетленные слова Чуковского: «Не ходите, дети, в Африку гулять!». Я был уверен, что еще одну такую же ночь нам не пережить. Но с дядей мы этот вопрос не обсуждали, словно не желая расстраивать друг друга перед и без того неизбежной смертью. И без слов было ясно, что срок нам отпущен лишь до тех пор, пока я буду способен долбить палками по ненавистному инструменту. А силы мои, увы, убывали катастрофически: уже после нескольких ударов я всё чаще сваливался прямо около дядиных носилок и мгновенно отключался, впадая в забытье.

Впрочем, каждый раз, примерно через четверть часа невероятного блаженства дядя грубо расталкивал меня, и я, сонно мотая чугунной головой, вновь тащился к барабану. Вот во время одного-то из таких снов-обмороков, когда я совсем уже перестал соображать, кто я и где я, моя спина ощутила вдруг жесткий пинок. Со стоном приподнявшись, я хотел было уже по привычке двинуться к инструменту, но… уткнулся головой в чьи-то ноги в камуфляжных брюках.

«Достучался-таки, — возликовал я мысленно, — мы спасены!»

От счастья руки у меня подломились, и я в беспамятстве рухнул на грязный и мокрый ботинок. Потом смутно чувствовал, что меня куда-то волокут, изредка пиная, однако, будучи больше похожим на полудохлое животное, нежели на человека, никак на происходящее не реагировал. Когда обморок отступил, я открыл глаза и увидел, что лежу в нескольких шагах от моста. Неподалеку, выпятив грудь, перетянутую крест-накрест патронташами, стоял мой спаситель. Он внимательно вглядывался в пространство над рекой. Я заинтересованно приподнялся на локте и различил на противоположном берегу две неясные фигуры, занимающиеся, похоже, починкой моста. В этот момент из прибрежных кустов вышли несколько человек в немыслимых головных уборах.

— Френдс (друзья), — сипло прохрипел я, с трудом поднимаясь, — господа, спасибо вам, огромное спасибо…

Облаченные в полувоенную форму люди стремительно приблизились и сильным ударом приклада в грудь вновь опрокинули меня на спину. Еще мгновение — и в мой лоб уперся ствол винтовки. Щелкнул спускаемый предохранитель, и я в очередной раз мысленно попрощался с жизнью. Но тут один из солдат, указывая на меня пальцем, начал что-то торопливо говорить стоявшему у самой воды высокому круглолицему человеку. Язык был мне незнаком, и я разобрал лишь несколько раз повторенное слово «Морган».

— Я не Морган, — в отчаянии воскликнул я, — меня зовут Алекс! Я не колонизатор и не капиталист, я прибыл из Советского Союза! Совьет Юнион, я — Совьет Юнион, — ткнул я себя в грудь пальцем для убедительности. — Не убивайте меня, пожалуйста!

Круглолицый подошел, присел на корточки и отвел направленный на меня ружейный ствол в сторону.

— Мунги, — хлопнул он себя по широкой груди.

— Алекс, — повторил я, ощутив новую волну страха: имя бандита было мне слишком хорошо известно.