Глаз разума

Приблизительно то же самое пишет и Халл. «Постепенно я все больше перестаю даже пытаться представить себе, как выглядят люди. Мне все труднее и труднее понять и осознать, что люди как-то выглядят – мне трудно увидеть какой-то смысл в представлении, что люди обладают внешностью».

Однако, лишившись реального зрительного мира и отказавшись от многих его ценностей и категорий, Люссейран начал строить и использовать воображаемый визуальный мир приблизительно так же, как Тореи. Люссейран относил себя теперь к особой категории людей – к «визуальным слепым».

Внутреннее зрение Люссейрана начиналось как ощущение света – бесформенного, текучего и яркого свечения. Неврологические термины не могут передать этот почти мистический контекст, но можно все же рискнуть и определить его как феномен растормаживания – спонтанного, почти взрывоподобного возбуждения зрительной коры, лишенной своих нормальных визуальных входов. (Этот феномен, возможно, аналогичен звону в ушах или фантомной боли в ампутированных конечностях, но впечатлительному верующему мальчику в этом свечении чудилось нечто божественное.) Позднее Люссейран овладел навыком зрительного воображения и стал видеть нечто большее, чем всего лишь бесформенное свечение.

После такой активации зрительной коры «Внутреннего глаза» сознание Люссейрана создало «экран», на который проецировалось все, о чем он думал. При необходимости этими формами можно было манипулировать, как мы манипулируем изображениями на компьютерном экране. «Этот экран не был прямоугольным, как классная доска, он не был никак ограничен какими-то рамками», – писал Люссейран.

«Мой экран имеет такой размер, какой мне нужен. Так как у него нет определенного местоположения в пространстве, он находится везде. Имена, числа, предметы появляются на моем экране отнюдь не бесформенными, не только в черно-белых тонах, но во всех цветах радуги. Все появляется в моем сознании с некоторой подсветкой, как в мастерской художника».

Способности к визуализации восприятия были очень важны для юного Люссейрана даже в таких, казалось бы, далеких от визуализации вещах, как освоение шрифта Брайля или учеба в школе на «отлично». Визуализация была важна также для его ориентации в реальном мире. Люссейран, описывая свои прогулки со зрячим другом Жаном, рассказывает, как однажды, когда они взбирались на холм в долине Сены, он смог сказать Жану: «Ты только посмотри! Мы уже на вершине. Сейчас, если солнце не светит тебе в глаза, ты увидишь изгиб реки!» Жан удивленно раскрыл глаза и крикнул: «Ты прав!»

Такие сценки повторялись неоднократно, в тысяче вариаций.

«Стоило кому-нибудь упомянуть о каком-то событии, как оно немедленно проецировалось на мой экран, бывший для меня чем-то вроде внутреннего холста. Сравнивая мой визуальный мир со своим, Жан находил, что его мир менее ярок и лишен многих красок. Это подчас злило его. “Когда я это слышу, – говорил он, – то мне становится непонятно, кто из нас слепой!”»

Эта сверхъестественная способность к визуализации и визуальному конструированию, прекрасная ориентация на местности, определение местонахождения скоплений людей и направления их движения, безошибочный выбор позиций для атаки и обороны (в сочетании с харизмой и безошибочным нюхом на предателей), – все это вместе сделало Люссейрана иконой французского Сопротивления.

К настоящему времени я прочел четыре книги воспоминаний, поразительно отличающихся друг от друга в описании визуальных переживаний слепых людей. Это Халл с его смиренным уходом в «глубинную слепоту»; Тореи с его принудительной визуализацией и тщательным конструированием внутреннего зрительного мира; Тенберкен с ее импульсивной, новаторской визуальной свободой в сочетании с замечательным даром синестезии; и Люссейран, который называет себя «визуальным слепым». Так что же такое, спрашивал я себя, типичный опыт слепого?

Деннис Шульман – клинический психолог и психоаналитик, читающий лекции по проблемам изучения Библии. Это приветливый коренастый и бородатый мужчина чуть старше пятидесяти лет, начавший терять зрение в подростковом возрасте, полностью ослепший к моменту поступления в колледж. Когда несколько лет назад мы с ним познакомились, он сказал, что его собственный опыт разительно отличается от опыта Халла.

«Сейчас, спустя тридцать пять лет после прихода слепоты, я продолжаю жить в визуальном мире. У меня хорошая зрительная память, и я легко представляю себе зрительные образы. Мою жену, которую я никогда не видел, я мыслю исключительно в зрительных образах, так же как и моих детей. Вижу я и себя, правда, в том виде, который могу помнить, – то есть вижу себя тринадцатилетним мальчиком, хоть и очень стараюсь немного состарить этот образ. Я часто читаю лекции. Мои записи сделаны шрифтом Брайля, но когда я произношу написанные слова, то вижу в уме обычный шрифт, – то есть для меня образы букв являются зрительными, а не тактильными».