Глаз разума

Я осознал большую вариабельность в силе зрительного воображения и зрительной памяти в четырнадцатилетнем возрасте. Моя мать была хирургом и специалистом по сравнительной анатомии, и однажды я принес ей из школы скелет ящерицы. С минуту мама внимательно рассматривала скелет, вертя его в руках, потом отложила в сторону и, не взглянув больше на него, нарисовала скелет в нескольких ракурсах, мысленно поворачивая его каждый раз на тридцать градусов вокруг продольной оси. Она быстро выполнила серию рисунков, причем скелет на последнем рисунке не отличался от скелета на первом. Я не мог себе представить, как можно что-то такое сделать. Когда же она сказала, что может мысленно видеть скелет, вращая его вокруг оси в двенадцать приемов так же живо и зримо, как и наяву, я был страшно удивлен и почувствовал себя полным тупицей. Я вообще не мог мысленно себе ничего представить – в лучшем случае это были смутные и зыбкие образы, над которыми я не имел никакой власти73.

Мама очень надеялась, что я пойду по ее стопам и стану хирургом, но когда она поняла, насколько я лишен зрительного воображения (и насколько я неуклюж во всякого рода ручном ремесле), она примирилась с мыслью о том, что мне надо заняться чем-то другим.

Несколько лет назад, выступая на медицинской конференции в Бостоне, я говорил об описаниях слепоты у Тореи и Халла, о том, насколько приспособленным к жизни оказался Тореи, сумевший развить у себя зрительное воображение, и каким глубоким инвалидом (по крайней мере в некоторых отношениях) стал Халл в результате утраты зрительной памяти и зрительного воображения. После выступления ко мне подошел один из присутствующих и спросил, насколько успешно, по моему мнению, могут справляться с работой зрячие люди, не обладающие зрительным воображением. Он сказал мне, что начисто лишен зрительного воображения, поскольку не может по собственному желанию вызвать появление какого-либо образа перед мысленным взором. Мало того, в его семье никто не обладал такой способностью. Он считал, что это вполне нормально, до тех пор, пока, учась в Гарварде, не стал участником психологического тестирования, в ходе которого убедился, что страдает отсутствием умственной способности, каковой все остальные студенты в той или иной степени обладали.

– И кто вы по профессии? – спросил я, недоумевая, кем бы мог быть этот несчастный человек.

– Я хирург, – ответил он, – сосудистый хирург и анатом. Кроме того, я конструирую солнечные батареи.

Но как, спросил я, он распознает то, что видит?

– Это не проблема, – ответил он. – Думаю, что в нашем мозгу имеются готовые модели, которые совпадают с тем, что я вижу и делаю. Просто одни могут живо и осознанно их себе представить, а я – нет.

Это признание находилось в явном противоречии с опытом моей матери, обладающей чрезвычайно живым и управляемым зрительным воображением. Хотя, как мне теперь кажется, это был ее дар – роскошь, а ни в коем случае не обязательная предрасположенность, чтобы стать хирургом.

Нельзя ли то же самое сказать о Тореи? Является ли его превосходно развитое зрительное воображение (хоть оно и доставляет ему массу радости) таким незаменимым, как ему кажется? Мог бы он делать все, что он делал, – от плотницкой работы и ремонта крыши до построения мысленных моделей, – не обладай он осознанным зрительным воображением? Впрочем, в своей книге он и сам задает себе этот вопрос.

Роль зрительного воображения в мыслительных процессах была проанализирована Френсисом Гальтоном в вышедшей в 1883 году книге «Исследование о человеческих способностях и их развитии». (Гальтон, двоюродный брат Дарвина, был исключительно разносторонним человеком, и в своей книге он касается таких разнообразных тем, как, например, отпечатки пальцев, собачьи свистки, преступность, близнецы, синестезия, психометрические измерения и наследование гениальности и пр.) Его исследование, касавшееся произвольного зрительного воображения, проводилось в виде анкетирования с такими, например, вопросами: «Можете ли вы точно припомнить черты лица всех ваших близких родственников и знакомых? Можете ли вы по своему желанию заставить эти зрительные образы сидеть, стоять или медленно поворачиваться? Можете ли вы видеть их настолько отчетливо, чтобы свободно их нарисовать (при условии, конечно, что вы умеете это делать)?» Тот сосудистый хирург не смог бы утвердительно ответить ни на один из этих или похожих вопросов, проходя психологическое тестирование в Гарварде. Но какое все это имеет значение?