Глаза дракона

Флеггу доводилось слышать истории о принцах, которые спасались от орд злодеев, становясь невидимыми, и о прекрасных принцессах (в сказках принцессы всегда прекрасны, хотя опыт Флегга говорил, что в большинстве случаев принцессы, продукт долгой цепи родственных браков, страшны как смертный грех и глупы как колода), которые превращали огромных людоедов в мух и легко их прихлопывали. Принцессы в сказках хорошо били мух, но Флегг сомневался, что реальные принцессы смогут прихлопнуть даже декабрьскую сонную муху. Да, в сказках все было просто.

На самом деле Флегг ничего подобного не видел. Он знавал великого андуанского волшебника, который верил, что можно изменить облик, но шесть месяцев медитации и почти неделя чтения заклинаний привели лишь к тому, что он отрастил себе нос в девять футов и сошел с ума. Флегг усмехнулся, вспомнив желтые кривые ногти, росшие на этом носу. Великий волшебник или нет, но на деле он оказался дураком.

Невидимость казалась Флеггу столь же маловероятной. Зато можно было сделать себя… тусклым.

Да, тусклый – это слово лучше всего обозначает подобное состояние, хотя иногда говорят призрачный, скрытый, неявный. Невидимым он стать не мог, но, прочитав ряд заклинаний, мог сделаться тусклым. Когда он в таком виде шел по коридору и навстречу ему попадался слуга, взгляд слуги внезапно устремлялся под ноги или на потолок. Если он входил в зал, разговор смолкал, и люди начинали встревоженно озираться. Свечи и факелы чадили и гасли. Но тот, кто хорошо знал человека, мог увидеть его и в тусклом состоянии, так что это не была невидимость.

В тот вечер, когда Флегг принес Роланду отравленное вино, он сделал себя тусклым. Он не думал, что его кто-нибудь увидит. Было около девяти, а замок при старом и больном короле ложился спать рано. Когда королем будет Томас, размышлял Флегг, осторожно неся бокал по коридорам, тут каждый вечер будут пиры. Он унаследовал любовь отца к пьянству, хотя больше любит вино, чем пиво и мед. Его легко будет приучить и к более крепким напиткам… Разве я не его друг? Когда Питер окажется в Игле, а Томас на троне, пиры будут каждый день… пока это не надоест баронам и простонародью. Да, это будет последнее действие, самое интересное, но боюсь, что Томасу оно покажется чересчур горячим, как это вино его отцу.

Он не думал, что его увидят, и его не увидели. Несколько слуг, которые проходили мимо, просто отпрянули, будто наткнувшись на препятствие.

Но кое-кто его все-таки видел. Томас видел чародея глазами Нинера, дракона, убитого когда-то отцом. Томас смог это сделать потому, что Флегг сам его научил.

24

То, как отец обошелся со сделанной им лодкой, очень обидело Томаса. Но он все еще любил отца и хотел доставлять ему столько же радости, сколько Питер. Хотя, честно говоря, Томас был бы счастлив, если бы отец уделял ему половину той любви, какая доставалась Питеру.

Но вот беда, все хорошие идеи первыми приходили в голову Питеру. Когда он сообщал их Томасу, тот или называл их ерундой (пока они не воплощались в жизнь), или боялся взять за них ответственность. Так случилось и в тот раз, когда Питер предложил подарить отцу шахматы, вырезанные своими руками.

– Я подарю отцу кое-что получше этих игрушек, – заявил тогда Томас и подумал, что если уж он не смог сделать простую деревянную лодку, то где уж ему справиться с шахматными фигурами. Поэтому Питер за четыре месяца вырезал их один – пехотинцев, стрелков, рыцарей, генерала, монаха, – и конечно, Роланд был в восторге, хоть они и получились немного неуклюжими. Он сразу убрал шахматы из слоновой кости, сделанные ему сорок лет назад великим Эллендером, и играл только в те, что сделал Питер. Когда Томас узнал об этом, он побежал к себе и лег в постель, хотя была середина дня. Он чувствовал себя так, будто кто-то заставил его съесть кусок собственного сердца. Сердце было горьким, и он еще больше возненавидел Питера, хотя в душе все еще любил старшего брата.

Теперь об этом вечернем бокале вина.

Питер пришел к Томасу и предложил:

– Я подумал, что было бы здорово каждый вечер приносить отцу бокал вина. Я спросил у эконома, и он сказал, что не может дать нам бутылку, потому что отчитывается за них перед главным виночерпием, но мы можем купить на свои деньги бутыль пятилетнего баронского – отец его особенно любит. Это совсем недорого и…

– И это самая большая чушь, какую я слышал! – взорвался Томас. – Все вино принадлежит отцу, и он может пить его, сколько хочет. Почему мы должны отдавать наши деньги за то, что и так его? Чтобы обогащать этого толстяка эконома?