Глаза дракона

Бен уставился на него широко раскрытыми глазами.

– Так и будет, если ты не проявишь максимальную осторожность, – сказал Пейна. – Буря только начинается. – Он открыл дверь, за которой выл ветер. – Иди домой, Бен. Думаю, родители будут рады увидеть тебя.

Так оно и было. Родители встретили его у дверей – они услышали колокольчики. Мать, рыдая, кинулась на шею сыну. Раскрасневшийся отец до боли жал ему руку. Бен вспомнил слова Пейны: Буря только начинается.

Позже, лежа в постели и слушая вой ветра за окном, Бен понял, что Пейна так и не ответил на его вопрос – верит ли он в виновность Питера.

66

На семнадцатый день царствования Томаса Деннис, сын Брендона, принес в Иглу первую партию салфеток. Он взял их из хранилища, о котором не знали ни Питер, ни Бен, ни сам Андерс Пейна. Деннис знал, потому что был дворецким из древнего рода дворецких, но для него это было само собой разумеющимся, и он не думал о том, откуда взялось столько салфеток. Мы еще поговорим об этой комнате, а пока достаточно сказать, что знай о ней Питер, он мог бы попытаться убежать тремя годами раньше, и тогда многое обернулось бы иначе.

67

Королевский герб с салфеток удаляла женщина, которую Пейна выбрал за быстроту ее иглы и за умение молчать. Она целыми днями сидела в кресле у дверей кладовой, срезая ветхие нитки. Когда она делала это, ее губы были сжаты еще крепче, чем обычно: ей казалось почти святотатством портить такую хорошую работу, но она была бедна, и деньги, предложенные Пейной, казались небесным даром. Поэтому она год за годом сидела там и работала ножницами, как одна из волшебниц-сестер, о которых вы, должно быть, знаете из другой сказки. Она не говорила о своей работе никому, даже мужу.

От салфеток исходил странный запах – чистый, но затхлый от долгого хранения, – и они были девственно-белыми, двадцать дюймов на двадцать каждая, достаточно, чтобы прикрыть колени самого большеногого едока.

При доставке первой партии салфеток разыгралась комичная сцена. Деннис и Бесон некоторое время глядели друг на друга – каждый ожидал от другого чаевых. Поняв тщетность ожиданий, Деннис повернулся к двери, и разочарованный Бесон проводил его легким пинком. Потом взял одну из салфеток и сделал вид, что вытирает ею зад, к немалому веселью подчиненных. Но только сделал вид – в дело замешан Пейна, значит, надо быть осторожным.

Впрочем, все могло измениться. В пивных Бесон уже слышал разговоры о том, что главный судья вызвал недовольство Флегга, и, быть может, скоро ему предстоит взглянуть на судебную процедуру несколько под другим углом – с одного из шестов на высокой стене замка.

68

На восемнадцатый день царствования Томаса на подносе с завтраком, который принесли Питеру, появилась первая салфетка. Она была такой большой, что целиком закрывала скудную еду. Питер улыбнулся – впервые в этом гиблом месте. Его щеки уже густо поросли щетиной, которой предстояло вырасти в длинную бороду, и вид у него был довольно несчастный… пока он не улыбался. Эта улыбка волшебным образом преображала лицо, делала его сильным и сияющим.

– Бен, – прошептал он, поднимая салфетку. – Я знал, что ты это сделаешь. Спасибо, дружище. Спасибо.

Первое, на что Питер употребил салфетку, – вытер слезы, которые потекли по щекам.

В двери открылся глазок. В нем одновременно, как две головы Флеггова попугая, возникли лица двух стражников, прижавшиеся друг к другу щетинистыми щеками.

– Мальчик не забудет вытереть носик? – осведомился один издевательски-тонким голосом.

– Мальчик не забудет вытереть кашку с рубашки? – подхватил второй и загоготал. Но Питер не смотрел на них и не переставал улыбаться.

Что-то в этой улыбке заставило стражников прекратить шуточки. Скоро они закрыли глазок.

Следующую салфетку принесли в обед.

Потом – на ужин.

Салфетки продолжали приносить три раза в день в течение пяти лет.

69

Кукольный дом прибыл на тридцатый день правления Томаса Светоносного. В это время у дорог уже появились первые вестники весны – цветы, которые у нас зовут васильками. И тогда же Томас подписал указ о введении нового налога на фермеров, который вскоре прозвали Черной Податью. По пивным загуляло новое прозвище короля: Томас Налогоносный. Налог был больше прежнего не на восемь, даже не на восемнадцать, а на восемьдесят процентов. Томас вначале сомневался, но Флегг быстро его уломал.

– Они все равно утаивают большую часть доходов, – говорил он, – а так мы возьмем с них хотя бы малую часть.

Томас, голова которого гудела от выпитого накануне, кивал с выражением лица, которое считал мудрым.