Глаза Фемиды

Как полагается, покойницу за профсоюзные деньги обмыли, обрядили в платье из театрального гардероба, нагримировали, положили в гроб и поставили в прохладном фойе театра для прощания, пригласив даже батюшку. Но какое-то сомнение прошелестело по рядам провожающих, хоть как-то знававших ранее Зою Мильянцеву: уж очень она лицом переменилась, помолодела, вроде бы и не та. Тогда в администраторской изловили Стаса, слегка поддатого. Симоновский на расспросы забрыкался: «Какую мне дали — ту и привез. Вам-то какая разница: хороните, которая есть. Сами бы ехали и выбирали».

Между тем, батюшка едва не приступил к отпеванию усопшей, но узнав, что перед ним самоубийца, оскорбился, обозвал театр цирком и покинул вертеп. В дверях он чуть не снес Колонтайца, который успел-таки к выносу тела. Нагнувшись к тетке для последнего прощания, он отшатнулся и уверенно заявил: «Это не та. Словом — это не моя тетка Зоя». И предъявил годичной давности фотографию, где они запечатлелись вместе. Теперь уже остальные загалдели и подтвердили: «Не та, не та». Пришлось везти неизвестную покойницу в морг, обменивать на настоящую и всю процедуру начинать сначала. Стас расстраивался: «А фотограф! Где я снова возьму фотографа? Ведь за фотографии неизвестной уже уплачено и завтра они будут готовы!» Кто-то посоветовал предложить их моргу или родственникам, если объявятся. «Откуда они объявятся? — продолжал убиваться Стас. — Мне потому ее и подсунули, что не объявляются». Слушая Стаса, старушки-пенсионерки осуждающе кивали трясущимися головками: «Ах, Зойка, Зойка! Видимо немало ты ошибалась и промахивалась мимо своей удачи в жизни, если сумела промахнуться даже мимо своей могилы. Спасибо обиженному тобой племяннику, что вовремя поспел, а то бы изрезали твое тело на кусочки студенты-медики — и следа б на земле не осталось. Знать много на земле нагрешить успела, если такое с ней приключилось». Может, они и правы в своей зависти к нагрешившей.

После похорон и затянувшихся поминок в театральном буфете, Антон оказался на пустынной улице совершенно один, с пониманием, что теперь в этом мире у него уже окончательно нет никого и идти ему совсем некуда. Ноги сами вынесли его к лодочной станции, где он еще выпил за упокой тетки с речными бродягами, а потом завалился спать на поролоновые сиденья под брезентовым тентом первой попавшейся лодки. Легкое покачивание убаюкивало. Опять, уже в который раз, снился ему бородатый казак Евсей Клейменов, который уговаривал Антона копать ровно посередине между могилами его товарищей, на глубину в сажень: «Там отыщешь мою казну и свою удачу, как награду за муки». Антон дернулся во сне и проснулся. От вчерашнего хмеля под воздействием речного озона в голове не осталось и следа, но увиденный сон из нее упорно не шел. Пораздумав над ним, как следует, Антон окончательно утвердился в своем давнем намерении обязательно возвратиться на место зимовья Клейменова, чтобы докопаться до истины или клада, и обязательно избавиться от навязчивых снов. А так решив, он отправился сначала в милицию, чтобы оформить паспорт, а потом в свое автохозяйство за расчетом и увольнением. Все это дела небыстрые, забюрокраченные. А потому, в ожидании их завершения, Миронов обосновался жить на лодочной станции в компании таких же, как он, лишних людишек. Здесь его заприметил и подобрал Ермаков. И даже помог на первых порах — ничего не отнимешь. Предложенная им служба в ОСВОДе не расходилась с планами Антона, он согласился и теперь плыл навстречу поставленной цели — на север. А по пути обдумывал подойдет ли ему Романов в напарники и стоит ли его посвящать в намеченное. Внешне Владимир внушал доверие.

Вам не приходилось встречать рассвет в рубке катера на большой реке? Нет? Я вам сочуствую — вы многое потеряли. Из-за таких минут стоит жить. Вот уже отступает и становится прозрачнее темнота. В сером туманном воздухе проступают очертания берегов, на которых по белесой от росы траве лениво бродят кони. На песчаных косах не шевелясь сидят нахохлившиеся чайки. На зеркальной поверхности перед носом катера расплываются широкие круги: жирует рыба, перед тем как спрятаться в глубине на день. Светлеет. Слева по борту качаются на якорях гидросамолеты-Аннушки. Это значит проходим Медянские юрты и скоро устье Тобола. Небо над катером розовеет, его прорезает первый солнечный луч и краешек оранжевого круга выползает над кромкой леса. Его приветствуют птицы в прибрежных кустах и всегда недовольное воронье с карканьем вылетает на промысел. Вот и устье. Темная вода Тобола, не желая смешиваться с мутной иртышской, стремится сохранить свою индивидуальность, но тщетно — теперь они одна неразлучная семья. И вот уже над утренней дымкой возникает во всей красе долгожданный Тобольск.