Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Сводки партийных комитетов почти единодушно констатировали широкое распространение этого явления: «Нет ни одного уезда, где это требование в той или иной форме не выдвигалось бы на собраниях крестьян» (Тверской губком, январь 1926 года), «Требования организации „Крестьянского союза“ имеются во всех районах» (Саратовский губком, январь 1926 года), «Новая волна требований организации „Крестьянского союза“, которая имеет сильные корни в некоторых районах Ставрополья <…> в этом году перекинулась в ряд казачьих районов Дона и Кубани» (из закрытого письма А. И. Микояна, секретаря Северо-Кавказского крайкома, февраль 1926 года) и т. д. [1157]

Объясняя смысл создания этой организации, один из выступавших крестьян на Раменской волостной конференции, согласно отчету Московского губисполкома, в 1926 году говорил: «Власть на местах не дает крестьянину свободы, кооперация диктует цены, нам необходимо объединить крестьян, создав „Крестьянский союз“, который защитит нас от насилия и разорения» [1158]. Материалы ОГПУ отмечали, что росло количество требований, рассматривавших Крестьянский союз как политическую организацию: в 1926 году — 17,5 % от общего количества выступлений, в 1927 году — 27 % [1159]. Особенно тревожными представлялись властям попытки создания организаций Крестьянского союза на местах. Такие случаи были отмечены в селе Заплавном Сталинградской губернии, в Талды-Кургане Джетысуйской губернии. В марте — апреле 1927 года ОГПУ арестовало в Москве восемь человек по обвинению в попытке создания Всероссийского крестьянского союза. Всего же агитирующих за Крестьянский союз по СССР было зарегистрировано в 1926 году — 2159 человек, за восемь месяцев 1927 года — 2232 человека [1160].

Безусловно, деревня не была чем-то единым, и политические взгляды крестьян отличались значительным разнообразием. Политический контроль фиксировал и достаточно сильную струю леворадикальных, «комбедовских» настроений. Деревенская беднота, по разным причинам (болезни, падеж скота, стихийные бедствия, неумение и нежелание трудиться и т. п.) оказавшаяся в беспросветном положении и не имевшая практически никакой социальной защиты, упрекала власть в отходе от идеалов революции, требовала соответственно собственным представлениям социального равенства и справедливости. Ее неприятие НЭПа подкреплялось официальной пропагандой, носившей «антикулацкую направленность», и позицией большинства местного партийно-советского руководства, психологически ориентированного в значительной степени на «военно-коммунистические» идеалы.

Характерно в этом плане письмо комсомольца А. Е. Запорожца из Конотопского округа Полтавской губернии. Он писал в ЦК ВКП(б) в августе 1926 года: «Почему в настоящее время компартия не обращает внимания, вернее, не приостанавливает рост все растущего нэпа. Ведь… назначенную свою роль он уже сыграл, и теперь бы ему пора пропеть отходную» [1161]. Из той же Полтавской губернии двумя годами ранее крестьянин села Лазорки жаловался жителю Ленинграда: «Наше дело не улучшается, а наоборот ухудшилось. <…> Оказывается, что мы держа винтовку в руках на страже революции не завоевали своих прав, опять остались за бортом и нам хуже стало жить чем раньше было… Кругом издевательство, угнетение и рабство. <…> Конечно это знают наши центры с толстыми сытыми животами и молчат, получая много червонцев, а для нас гроши ничтожные» [1162]. В 1928 году Информационный отдел ЦК ВКП(б) отмечал, что «часть бедноты оказалась настроенной по-комбедовски» [1163].

Особенно важными для власти представлялись политические настроения рабочего класса. Официальная идеология постоянно подчеркивала, что коммунистическая партия «завоевала безраздельную поддержку со стороны всего пролетариата», а сама РКП «была и остается рабочей партией» [1164]. Действительно, как отмечалось выше, часть рабочего класса, при этом увеличивающаяся, в 1920‑х годах демонстрировала растущую поддержку коммунистической партии. Именно с партией, с ее руководством связывались положительные изменения, происходившие в течение 1920‑х годов: восстановление промышленности, рост зарплаты, социальные достижения и т. п. Вместе с тем материалы политического контроля свидетельствуют о неоднозначности и неустойчивости политических настроений в рабочей среде.

Информационный отчет Петроградского губкома в августе 1922 года отмечал, что «настроение рабочих и их отношение к Советской власти и коммунистической партии с внешней стороны можно считать лояльным и даже сочувственным», но «бывали случаи, когда на собраниях рабочие, молчаливо соглашавшиеся с докладчиком-коммунистом по какому-нибудь вопросу политического характера, быстро меняли свое отношение, как только выступал оппонент из оппозиционного или контрреволюционного лагеря» [1165].