Закрытые письма секретарей губкомов в начале 1924 года по большей части отмечали, что «за последние месяцы симпатии рабочих к партии несомненно выросли», но при этом на беспартийной рабоче-красноармейской конференции в Харькове, когда «один из красноармейцев произнес 4 политически оппозиционные речи <…> говорить ему давали больше, чем докладчику» [1166]
. Эти колебания настроений в начале 1920‑х можно в какой-то степени отнести на счет экономических тягот: низкой зарплаты, несвоевременной ее выдачи и т. п.Более важным, на наш взгляд, является то, что на протяжении последующих лет информационные сводки и доклады вынуждены были констатировать как характерную черту настроений промышленных рабочих их пассивное отношение к политическим проблемам. Примером этого может служить поведение рабочих крупнейших предприятий в ходе партийных дискуссий 1920‑х годов, являвшихся важнейшими внутриполитическими событиями. Когда в конце 1923 — начале 1924 года в верхах РКП(б) разгорелись яростные споры о «внутрипартийной демократии» и других насущных проблемах, спецсводки ОГПУ и информационные партийные сводки сообщали из Петрограда: «Дискуссией рабочие не интересуются. В перерывах говорят о делах семейных и экономических» (Металлический завод), «Рабочие мало обращают внимания на дискуссию» (завод имени Калинина), «Разговоры о дискуссии среди массы не ведутся» (завод «Красный выборжец»), «Рабочие дискуссией интересуются, но относятся к ней хладнокровно <…> В общем же, разговоры больше о получке» (завод «Красный путиловец»), «Рабочие за мнение ЦК, но особого значения дискуссии не придают» (завод «Красный арсенал»), «…отношение рабочей массы в целом к дискуссии о партстроительстве несколько пассивное» [1167]
.Подобным же образом, по оценке Ленинградского ОГПУ, реагировали рабочие города на дискуссию, вспыхнувшую на XIV съезде ВКП(б): «Интерес проявили наиболее развитые рабочие, но и они в большинстве случаев не понимали сущности спора» [1168]
. Может показаться, что такой оценке противоречит событие, произошедшее в январе 1926 года, когда в город после съезда прибыла группа из девяти членов ЦК (А. А. Андреев, К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, С. М. Киров, В. М. Молотов, Г. И. Петровский, Я. Э. Рудзутак, М. П. Томский, В. В. Шмидт) с задачей сменить руководство города.Чаще всего в этой связи ссылаются на письмо С. М. Кирова Г. К. Орджоникидзе от 16 января 1926 года: «Здесь все приходится брать с боя! <…> Вчера были на „Треугольнике“. <…> Драка была невероятная. Характер собрания такой, какого я с октябрьских дней не только не видел, но даже не представлял, что может быть такое собрание членов Партии. Временами в отдельных частях собрания дело доходило до настоящего мордобоя!» [1169]
Здесь происходит смешение нескольких разных моментов. Если к 1924 году партия насчитывала 446 тысяч членов, то на 1 ноября 1925 года — 1025 тысяч человек. Огромная масса вновь вступивших имела крайне невысокий общеобразовательный уровень. Высшее и среднее образование имели менее 10 % коммунистов. На XXI Ленинградской губпартконференции в январе 1925 года из 716 делегатов с решающим голосом 573 человека (80 %) имели низшее образование, 124 (17,5 %) — среднее и только 18 (2,5 %) — высшее [1170]. Проверка 230 тысяч членов партии, по словам Е. М. Ярославского в декабре 1925-го, «обнаружила величайшую политическую безграмотность» [1171]. Поэтому позволю высказать суждение, что эти жаркие схватки, о которых упоминают все авторы и сами участники дискуссий, объяснялись не убежденностью многих членов партии в правоте ленинградской делегации, а принципом «наших бьют». Едва ли с учетом уровня образования и политической грамотности эти люди понимали сущность теоретических разногласий на XIV съезде партии. Они защищали тех своих руководителей, которые по разным причинам пользовались авторитетом. Поэтому уже к концу января 1926 года смена партийного руководства в Ленинграде была практически закончена. Похожее безразличное отношение рабочей массы к высылке лидеров оппозиции в 1928 году отметили в своей информации многие партийные комитеты [1172].