Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Наконец, большая часть интеллигенции, судя по всему, хотела устойчивой нормальной жизни и была готова примириться с советской властью, получив возможность для творческой работы, относительно сносные материальные условия существования по сравнению с годами Гражданской войны и сохраняя надежду на постепенную либерализацию большевистского режима. Именно в этой среде нашли благоприятную почву идеи «сменовеховства». В сентябре 1923 года материалы Петроградского бюро губкома РКП(б) отмечали, что «господствующим настроением среди профессуры является стремление так или иначе приспособиться к советской власти и мирно с ней работать» при одновременном стремлении «принять участие в общественной жизни страны путем вхождения в свой союз» [1191].

О чувствах этих людей убедительно рассказывает письмо, отправленное в сентябре 1925 года из Торжка Тверской губернии в Эстонию. Неизвестный автор писал:

У нас настроение обывателя, захваченного потоком исторической стихии и осознающего свое бессилие бороться с ним… Мы уже отказались жить по нашим желаниям, т. к. всякая такая попытка очень больно отзывается на нашей спине. Но в то же время мы уверены <…> если страна не погибнет, то она возродится, т. е. станет такой, какой ее хотят видеть миллионы населяющих [ее] людей, признаки возрождения несомненны. Очень медленно совершается у нас переход от фантастики к реальной жизни. Процесс этот внутренний, и чем более внутренний, тем скорее он совершится. Эмиграция едва ли что может тут сделать. Рассчитывать на внутреннюю революцию — бессмысленно, на внешнюю интервенцию — смешно… Для людей сознательных и в то же время по убеждениям не могущих войти в правящую партию остается один путь, какой-нибудь производительной работы. Труден этот путь, т. к. приходится подвергать себя многочисленным ограничениям, но этот путь единственно правильный. На этом пути произойдет в конце концов слияние враждующих сейчас элементов. Скажу о лозунге «Россия». Лозунг хороший, но когда его представителями являются Деникин, Арцыбашев, Струве, опасаюсь, чтоб под ним не проводилось нечто для нас, людей труда — совершенно неприемлемое. Партийная склока омерзительна… Я не читаю загр[аничных] газет, но по отрывкам убеждаюсь, что изображающие Россию часто врут. Что здесь страшно, ощущается лишь немногими. Это страшное, нестерпимое для немногих, для массы не понятно — это отсутствие свободы слова. Все прочее ничуть не хуже того, что было раньше. Всюду привычный для обывателя порядок [1192].

Думается, что в какой-то степени подобные мысли были присущи многим интеллигентам: врачам, инженерам, агрономам, преподавателям. Возможно, что под этим письмом согласились бы поставить свои подписи Н. Д. Кондратьев, А. В. Чаянов, Л. Н. Юровский и многие другие выдающиеся специалисты. По мере стабилизации жизни страны, с середины 1920‑х годов, эта часть интеллигенции неизбежно стремится не только трудиться во исполнение замыслов правящей партии, но и участвовать в процессе выработки решений и руководстве хотя бы своей профессиональной отраслью. Информационная сводка Ленинградского губкома зафиксировала следующие высказывания участников губернской конференции инженеров в ноябре 1924 года: «Мы должны быть признаны равноправными членами государства», «Мы не служим рабочему классу и рабочий класс не служит у нас, мы все служим государству <…> и наряду с рабочими являемся пайщиками этого государства» [1193]. При выборах делегатов на городскую учительскую конференцию, проходившую в январе 1924 года, в Петроградском районе Ленинграда был принят наказ, содержавший следующие требования: «1) Интеллигенция <…> должна занять по своему историческому праву место в управлении страной; 2) Необходимо на съезде поставить вопрос о большем доверии учительству; 3) Необходимо отменить <…> пагубное влияние на учащихся классовой политики, проводимой в школе…» [1194]