Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

В 1923 году начался экспорт зерновых культур, что способствовало повышению закупочных цен на внутреннем рынке. Серьезный экономист, работавший в 1920-х годах заместителем редактора «Торгово-промышленной газеты», меньшевик по убеждениям Н. Валентинов (Н. В. Вольский), писал уже в эмиграции: «Я утверждаю, что в 1924 и 1925 гг. <…> (как и в 1926–1927 гг.) рабочие питались так хорошо, как никогда еще до этого времени». В качестве доказательства он сообщал, что «одно и то же количество продуктов рабочие могли в 1924–1925 гг. приобрести при меньшей затрате труда, чем в 1913 г.» и что «поразительно росло потребление рабочими мяса и сала». Если в 1922 году взрослый рабочий потреблял в среднем по СССР в месяц 3,2 фунта мяса (1,3 кг), то в ноябре 1924-го — уже более 14 фунтов (5,8 кг) [848]. Во многом это было результатом крестьянского труда и появившегося стимула к росту производства.

Но все эти цифры и официальные сводки — так называемое «среднее по больнице», они не дают достаточного представления об экономическом самоощущении различных категорий населения. Будучи субъективной категорией, экономическое самочувствие формируется на основе целого ряда объективных и субъективных параметров, сосуществующих и взаимодействующих друг с другом. В их число входят номинальная и реальная зарплата, ее сопоставление с доходами других категорий населения, наличие необходимых товаров и доступность их ценового уровня, воспоминания о прежнем уровне жизни и надежды, основанные на обещаниях правительства, ощущение стабильности жизни, социальной защищенности или их отсутствия.

Сводки Полномочного представительства ОГПУ по Ленинградскому военному округу отмечали недовольство рабочих низкой зарплатой, ее несвоевременной выплатой, колоссальной разницей «в жаловании рабочих и администрации». К тому же в 1924 году в Карелии, например, «рабочие деревообделочной промышленности, получив зарплату, в состоянии лишь расплатиться в заводских лавках за продукты, а об остальных потребностях рабочий и не мыслит». При этом на лесозаводах Карелии «жилищные условия рабочих, в частности лесорубов, крайне неудовлетворительны. Теснота, отсутствие освещения, сырость способствуют распространению эпидемических заболеваний» [849]. По наблюдениям чекистов, на экономическое самочувствие рабочих действовала «экономическая неустойчивость предприятий», сопровождавшаяся сокращениями, перебоями в работе и другими подобными явлениями. Исключительную роль в жизни рабочих играли расценки, почти всегда определяющие, по словам составителя сводки, настроение рабочих [850].

Частная переписка середины 1920-х годов особенно четко фиксирует позитивные изменения, влияющие на экономическое самочувствие людей: оживление промышленности, городское строительство, некоторое улучшение материальных условий. В октябре 1924 года работник Шайтанского завода Пермской губернии писал в Ленинград: «После летнего ремонта завод наш пошел работать полным ходом. 1 октября была пущена мартеновская печь. <…> Кроме капитального ремонта, были сделаны кое-какие переоборудования, так что все у нас улучшается, а благодаря тому повышается производительность и увеличиваются наши программные задания» [851]. В эти же дни некий Полотнянников сообщал родственнику, слушателю Высшей электротехнической школы в Ленинграде: «Ты наш Челябинск теперь не узнаешь. Основательно взялись за обновление. Красят здания, шлифуют тротуары, сносят старые ненужные лавчонки, доканчивают постройку недоконченных домов. Снесли старый мост и теперь строят большой, на быках. <…> Чайную открыли, ряд новых магазинов, кооперация работает вовсю» [852].

Вместе с тем анализ писем показал, что 60,9 % городских корреспондентов были откровенно недовольны уровнем жизни. Больше всего горожан заботили низкая зарплата и угроза потери работы, отсутствие уверенности в завтрашнем дне. В июле 1924 года один из них пишет брату жены о жизни их семьи в Керчи: «Дети бедные не видят ничего <…> дороговизна растет, твою сестру не потянешь сниматься [из Ленинграда просили прислать семейную фотографию]. Говорит, я голодная и дети голодные» [853].

В июне 1925 года учительница пишет из Ленинграда о своих учениках: «У меня в одной школе, где дети главным образом рабочих, до 20 % цинготных, а все из-за питания. На картофеле и черном хлебе далеко не уйдешь. В этой же школе 88 % малокровных и 9 % туберкулезных» [854]. Рабочий Владимир Федоренко из Харькова (судя по письму, член РКП(б) или РКСМ) в январе 1925 года жалуется другу, служащему в Ленинграде: «В мастерской <…> работа сдельная, расценки малые, работаешь, как стерва, а получаешь 40–30 р. в месяц <…> ругаемся с мастерами, коллективно торгуемся за 1/4 копейки» [855].