Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Убеждения — более устойчивая категория, побуждающая лично оценивать те или иные явления и действовать в соответствии со своими определенными ценностными ориентирами. Убеждения отражают определенное понимание сущностных процессов, происходящих в обществе и природе. Совокупность убеждений, образуя упорядоченную систему взглядов, составляет мировоззрение человека. Это не означает, конечно, какой-то однотонности убеждений, их абсолютной одномерной направленности. Человек, придерживающийся социалистических убеждений, может быть одновременно верующим. Сходство эстетических убеждений — не преграда для политических разногласий и т. п.

Наконец, настроения и убеждения не адекватны общественному поведению, особенно в условиях авторитарных и тоталитарных режимов. Апатия, внешняя покорность, даже показной энтузиазм могут соседствовать с недовольством, враждебностью, ненавистью к существующей власти. Эту мысль прекрасно выразила в начале 1930-х годов поэт Анна Баркова: «С покорностью рабскою дружно мы вносим кровавый пай, затем чтоб построить ненужный железобетонный рай» [833].

Одной из главных составляющих поведения становится не настроение, не убеждение, а желание выжить в предлагаемых обстоятельствах. Поэтому столь широкое распространение получают политические анекдоты — духовная отдушина для носителей настроений и убеждений, не соответствующих «идеологическому стереотипу». Лицемерие становится характерной чертой общественного поведения наряду с реальным энтузиазмом и апатией.

Политический контроль и политический сыск, в свою очередь, тоже стремились за «человеком внешним» разглядеть «человека внутреннего», проникнуть под «маски». Но, будучи элементами бюрократической структуры, они чаще всего были готовы довольствоваться внешними признаками, соблюдением норм установленного поведения. Таким образом, изучение реальной повседневности первого советского десятилетия через «зеркало» политического контроля требует определенной коррекции с учетом всего вышеперечисленного. Очевидно, что любая попытка передать картину российской повседневности будет лишь меньшим или большим отражением реальности, и с сознанием этого мы призываем читателя последовать за нами.

Глава 8 ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ОЦЕНКЕ НАСЕЛЕНИЯ

Одним из самых сильных аргументов большевиков в борьбе за власть в 1917 году была неспособность Временного правительства стабилизировать экономику. Простые и понятные самым широким малограмотным массам лозунги «Земля — крестьянам», «Фабрики — рабочим», «Экспроприация экспроприаторов» (переводившийся неоднократно лидерами большевиков на общедоступный язык как «Грабь награбленное») обещали лелеемую в мечтах социальную справедливость, скорое достижение сытой и счастливой жизни. Однако реальность Гражданской войны, экономического разорения, невиданного голода 1921 года оказалась весьма далекой от этих красивых обещаний. Вместе с тем в литературе нередко встречается тезис о достижении экономического благополучия к середине 1920-х годов. Постараемся посмотреть на экономическое положение населения не через сухие строчки статистики, а анализируя самоощущение людей.

Опасность голода, надвинувшаяся к осени 1917-го, после прихода большевиков к власти, стала чем-то повседневным особенно для жителей Центральной России. Весной 1918 года агитаторы, отчитываясь Петроградскому совету о поездках, единодушно отмечали, что главным вопросом является продовольственный. В Михайловской волости Новоладожского уезда крестьяне 21 апреля после доклада о текущем моменте «заявили: дайте нам хоть Керенского, хоть Николая, хоть черта, но дайте хлеба» [834]. Военные контролеры в сводке о прочитанной заказной международной корреспонденции за май 1918 года сообщали, что во всех слоях общества «единственная забота <…> забота о пропитании», а в подавляющем большинстве писем встречаются «жалобы на голод, на невозможность существовать» [835].

Сводки за 1919–1920 годы столь же однообразны: в Тутаеве Ярославской губернии нет «муки, мяса, жиров и осветительных материалов», «во многих волостях хлеб на исходе»; во Владимирской губернии «чувствуется острая нужда в продовольствии»; в Усть-Сысольске [Сыктывкар] области Коми «продовольственное положение критическое»; усиливается голод в Верейском уезде Московской губернии и т. д. [836] Агитатор Соловьев сообщал в Петрогубком РКП(б) 7 августа 1920 года о положении крестьян в Гдовском уезде: за 10 месяцев они получили 1,5 фунта соли [600 грамм], «крестьяне почти поголовно босы находятся <…> те семьи, у которых погибли в русско-германскую войну мужья, сыновья или братья, <…> со дня вступления советской власти ни копейки не получали, а <…> есть семьи [в которых] остались жены с детьми по 5 и 6 детишек» [837].

И все-таки официальные сводки были не в силах передать весь ужас голодной повседневной жизни. О нем страшно обыденно говорят письма. Вот отрывки из некоторых из них: