Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Крайне скудные средства выделялись на работу по ликвидации неграмотности. В конце 1925 года из Ленинградской губернии писали: «За ликвидацию неграмотности полную платят 5 руб. пособие. Азбуки, помещения нет, занимаются в избах по очереди, многие крестьяне не пускают, света нет. Положение избача — получает 28 руб., за комнату платит 10 руб., продуктов крестьяне нам не хотят продавать, а если и продают, то стараются содрать» [1028].

В такой ситуации не приходилось ждать каких-то практических результатов. Вот как об этом докладывал Усть-Куломский уком области Коми: «Работа по ликвидации (безграмотности) проходила при весьма неблагоприятных условиях — полном отсутствии учебных принадлежностей, книг, отсутствии подготовленных ликвидаторов <…> в результате работы оказалось, что ни один из обученных не усвоил не только механизма чтения письма, но даже названий печатных и письменных знаков (букв). Ни один не в состоянии подписать свою фамилию» [1029]. Эти частные примеры подтверждаются обобщенными данными. В 1924 году в Смоленской губернии, где более миллиона жителей было неграмотно, только 4,5 тысячи, в основном молодые рабочие, обучались грамоте. По переписи 1926 года 55 % сельского населения старше девяти лет не умели читать [1030].

Неграмотность большей части сельского населения благоприятствовала сохранению самых разнообразных суеверий. Летом 1924 года, когда стояла долгая засуха, Маруся Курдюкова из Пензенской губернии писала брату в Кронштадт:

Жители Инсары, окрестных сел целые дни ходят по полям с молебнами. Напрасно вчера сельчане лили воду в могилу удавленника, похороненного на кладбище… У народа есть поверье, что если удавленника похоронить на кладбище, то будет засуха. На беду, у нас дождей нет совсем. <…> На Духов день собиралась толпа баб и девок с ведрами, вырыли в могиле удавленника две ямы и стали лить туда воду. <…> Как-то не верится, что в 1924 г. у нас в России происходят такие вещи. Если не будет дождя, то крестьяне непременно выроют удавленника и похоронят его за оградой [1031].

Секретные сводки отмечали, что целые районы страны оставались вне какого-либо политического влияния и не были затронуты какими-либо техническими новшествами. Например, характеризуя прибывшее в армию пополнение, ленинградские чекисты указывали, что «некоторые сибиряки не знают, например, кто такой Ленин; не понимают, зачем их призвали в Красную Армию. Был случай, когда прибывшие черемисы, выходя с вокзала, в панике разбежались от автомобильного гудка. При появлении аэроплана они <…> прятались под крышу» [1032].

В результате «просвещение» красноармейцев сводилось к поверхностной идеологической обработке и достаточно примитивному усвоению ими начатков культуры. Такое же положение было характерно и для основной массы коммунистов. Отвечая на вопрос анкеты в 1920 году «В чем выразилась работа по саморазвитию?», член партии Иван Кунин, управляющий домом, написал: «Участвовал в похоронах тов. Воскова» [1033]. На протяжении 1920-х годов, несмотря на все усилия системы политического просвещения, окультуривание основной массы населения, в том числе членов партии, происходило крайне медленно. Это проявлялось, в частности, в недоверчивом и даже враждебном отношении к интеллигенции. Сводка Краснопресненского райкома столицы в декабре 1925 года сообщала, что в бюро ячейки станции Подмосковной завязался спор о приеме детей специалистов в вузы. Звучали голоса, что «рабочий снова останется неграмотным, а дети специалистов получат науку. И снова наши дети будут работать на специалистов» [1034].

Горный техник П. Б. Краснянский из Шахтинско-Донецкого округа писал в местную газету в 1927 году: «Грамотного у нас недолюбливают, как и богатого» [1035]. В 1928 году сводки с удовлетворением отмечали, что в связи с фальсифицированным «шахтинским делом» «недоверие со стороны рабочих к специалистам естественно увеличилось» [1036]. Вообще секретные сводки чекистских и партийных органов о ситуации в Академии наук на всем протяжении 1920-х пытались убедить партийное руководство во враждебности настроений ученых и бесплодности их работы.