Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Значительную роль в развитии первоначальных культурных навыков играла Красная армия. Об этом рассказывают письма военнослужащих. Связист из Кронштадта писал в Рязанскую губернию своему товарищу: «Дорогой тов. Ваня… нас стараются как можно привлечь к книгам, чтоб мы читали и знали, что у нас творится в России и также заграницей. <…> Eсли где является непонятное в книгах или в газете, то тебе дают возможность узнать, а это так — задавать вопросы своему политруку, своему командиру, начальнику Ленинского уголка. Они тебе все разъяснят… и потом будешь расширять свой кругозор, проще говоря, умственную способность» [1021]. Красноармеец-артиллерист В. С. Осипов советовал родственнику из Орехово-Зуевского уезда Московской губернии: «Ваня, очень хорошо, что вы ходите в чайную читать или слушать газету. <…> Это в несколько раз лучше, чем ходить и гавкать по деревне. Да, Ваня, у нас школа, а не что иное, как в старое время преподавали одно титулование да что служить за царя, за веру и отечество. А теперь совсем иначе. Особенно учат сильно тех, которые слабограмотные» [1022].

Невзирая на политические бури, труженики российской интеллигенции продолжали «сеять разумное, доброе, вечное». Письмо из Нерехта Костромской губернии: «Работаю учительницей и приходится совмещать и работу в избе-читальне. Так что как собачка: день лаю в школе, а вечером вою в избе-читальне. А воевать приходится потому, что здесь страшное хулиганство, хочу его искоренить. Дошло до того, что вечером боюсь ходить в деревню, а то уж грозят меня поколотить» [1023].

Из Псковской губернии в Ленинград писал неизвестный краевед:

…как-то совестно просить о помощи, но сознание заставляет думать, что нужно бороться и хотя единичными силами стоять за те самые святые алтари, сберегая их неприкосновенную ценность, оберегая их неприкосновенность, сохраняя в беспримерной чистоте их священные и дорогие для нас заветы. 25 марта [1925 г.] впервые мною замечены возмутительные разрушения на могиле Пушкина. Я, как бывший член Комиссии, сознаю великое значение исторических памятников, считаю [нужным] обратиться с запретом о подобных фактах и принять меры [1024].

Однако бoльшая часть корреспонденции этого периода посвящена теневым сторонам культурной жизни. Не все были готовы принять культурные новшества, привнесенные революцией. Житель Ельца Орловской губернии писал летом 1919 года: «Кругом непонятная, непроглядная тьма, переименовали все учебные заведения в трудовые школы, а дети с января бьют баклуши, педагоги не подготовлены к этому новшеству, и получилась невкусная и глупая каша» [1025]. И в 1920-х годах многие продолжали считать, что в области культуры идет движение вспять. Вот как рассуждал об этом житель Ленинграда в октябре 1925 года в связи с 200-летием Академии наук:

Именно теперь так ужасно портят язык. Никогда он еще не был так затемнен иностранщиной. Пролетарская русская литература и на каждом шагу совершенно ненужные, нерусские термины. <…> В школах приложены все старания, чтобы ученики не умели грамотно связать 2-х фраз. <…> Еще хуже дело с историей. <…> Тут все смешали — и историю культуры, и обществоведение <…> и социологию, и экономику. Словом, все, кроме здравого смысла. И как калечат юношество, набивая их головы обрывками непроверенных знаний полуобразованного учителя военного времени. Затемняют головы, как только могут — и все во имя сохранения подозрительного коммунизма, от которого после перенесения на русскую почву остались рожки да ножки. <…> Вот уже 8-й год наука несется назад… Стыдно смотреть, как на Невском пр. просит милостыню человек с университетским значком — и не он один. Поройтесь в списках Биржи Труда и в Союзе и найдете массу несчастных обездоленных учителей и учительниц. Все они умирают медленной смертью от недоедания, недосыпания и острой беспросветной нужды [1026].

При весьма различном отношении интеллигенции того времени ко многим утверждениям вышеприведенного письма (о методах преподавания, о положении науки и т. п.), абсолютное большинство сходилось в том, что финансовое положение культуры и ее служителей совершенно беспросветно. С переходом к НЭПу, к платности, использованию товарно-денежных отношений это стало особенно очевидно. Школьник из Новгородской области так описывал свою школу: «Нас в школе 50 детей, ходим мы из разных деревень, некоторым приходится идти пять верст. Хорошо, что нынче зима теплая, но зато сырая, и мы часто приходим с мокрыми ногами, а некоторые мои товарищи не всегда приходят в школу за неимением обуви. <…> По одной книге приходится читать двум или трем ученикам, а задачников совсем нет, дома читать совсем нечего, в школе нет книг» [1027].