Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Летом 1924 года красноармеец писал родителям в Гомельскую губернию: «…я попал, где отчуждаются от бога. Но мне сильно не нравится, что в церковь не пускают» [994]. О подобных переживаниях говорит и письмо красноармейца Игнатия Емельянова: «…теперь хоть у нас в роте садимся обедать, никто шапки не скинет. А кто шапку скинет, тут и смех. Узнают, у кого есть крест, сейчас снимут командиры и то больше станут смеяться. Когда пойдешь на пост, там можно только перекреститься» [995].

Результатом такой пропаганды нередко был примитивный атеизм, сопровождавшийся грубыми выпадами в адрес церкви и ее служителей. Матрос С. Г. Зайцев из Кронштадта писал семье в Кирсановский уезд Тамбовской губернии: «Прошу вас не верить [в] эти сказки долгогривых эксплуататоров и я в настоящее время всех богов и попов послал к чертовой матери» [996]. В подобном же духе красноармеец Мелешкин наставлял жену: «У тебя есть дочь, которую ты должна воспитать не так, как была воспитана. <…> И впредь прошу не ходить и не водить дочь в церковь. Там, кроме заразы, ничего не получишь. Когда я приеду, я тебе расскажу все и что как, а теперь я прошу тебя не ходить туда в этот дом разврата и выкинь дурь из головы — религию» [997].

Такой атеизм, как отмечали многие источники, вел к распространению хулиганства, лишал часть молодежи нравственной опоры. По мнению жителя Ленинграда, «там, где из школьных программ выброшено евангельское учение, где с малых лет начиняют детей политикой, проникнутой духом классовой ненависти, там нельзя ожидать хороших результатов от воспитания» [998]. Эту связь между примитивным атеизмом и хулиганством отмечали и сводки ОГПУ.

В сентябре 1924 года в обзоре Ленинградского ОГПУ по Лужскому уезду говорилось, что «молодежь, благодаря отсутствию культурной помощи и политической обработки, уйдя из-под влияния церкви, ударяется в хулиганство и самогонокурение» [999]. Огромный массив материалов рисует печальнейший эффект, который происходил от соединения примитивного атеизма с низкой культурой во многих комсомольских организациях. Сводка Информационного отдела ЦК со ссылкой на данные Тамбовского ОГПУ отмечала, что в Лебедянско-Пригородной волости «в члены РКСМ в деревне записывается самый негодный элемент, хулиганы, пьяницы, отъявленные воры. Комсомольцы устраивают настоящие пьяные оргии» [1000]. В конце 1925 года на комсомольской конференции Жлобинского округа Гомельской губернии докладчик, отвечая на вопрос «о половом отношении», привел следующий пример:

Одну девушку, когда принимали в комсомол, то ей велели принести удостоверение от врача о ее половой невинности и только тогда ее приняли в комсомол. Но <…> ребятки узнали об этом и решили с ней, как говорится, поборахлить <…>. Потом сами заявили в бюро комсомола о неправильности ее удостоверения и ей на бюро сделали строгий выговор с предупреждением.

Автор письма, описывая этот случай, сделал вывод: «…если честная, то мещанка, а если нет, то проститутка» [1001].

Конечно, отказ от религии не всегда сопровождался разнузданным поведением. Официальная пропаганда как раз усиленно призывала к росту культуры. Как воспринимали такие лозунги рядовые комсомольцы, показывает письмо из Кронштадта:

…у нас было собрание военморов-комсомольцев. На собрании постановили прекратить выпускать масленные слова (т. е. матерщину), но так как многим очень трудно отказаться от этого, то мы разделились на две группы. 1-я группа со дня постановления не должна произносить мата, а 2-я группа, которым [трудно] отвыкать от мата, дали 1 месяц сроку для искоренения матерщины. Не стерпевшие мата [продолжающие ругаться матом] посылаются во внеочередные наряды [1002].

Красноармеец Маликов, отвечая матери, зовущей его приехать домой, в деревню Никитино Череповецкой губернии, на праздник и обещавшей угостить самогоном, писал:

…про праздник думать не приходится, а особенно про самогон. Я даже очень рад, что его запрещают на праздниках, ведь ты наверно сама знаешь весь вред от этого проклятого самогона. <…> Это надо с корнем вырвать из деревни и по приезде домой я буду самым беспощадным образом искоренять это зло. Пора сообразить, что у власти стоит не какой-нибудь Николай кровавый, а мы — сами рабочие и крестьяне [1003].

В 1920-х годах антирелигиозная пропаганда, судя по материалам политического контроля, встречала внутреннее сопротивление большей части населения, особенно в деревне. Оно проявлялось, в частности, при изъятии церковных ценностей в начале 1920-х, в ходе закрытия части церквей в середине 1920-х годов. Вот как описывала жительница Ленинграда закрытие Путиловской церкви в феврале 1925 года: