Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Вчера, 2-го февраля, товарищи закрыли Путиловскую церковь, я сейчас ходила в лавку и нарочно дошла до церкви. Стоит множество народу, все больше жены рабочих, кричат, плачут. <…> А молодежь, что делает, глядеть невозможно, на дверях церкви пишут всякие разные скверные слова, рисуют разные глупости, смеются, говорят часовню сделаем казенкой (винной лавкой. — В. И.), а церковь клубом, сперва выпьем и потом в клуб [1004].

Высокую степень религиозности населения отмечало и письмо из Иваново-Вознесенска: «В церковь ходит и молодежь, не говоря уже о старых. Церковь всегда битком набита» [1005]. Нередко военнослужащим, ставшим воинствующими атеистами, приходили письма-отповеди от жен и матерей. Жена пограничника Ф. И. Миронова писала из Клина: «Какая тебя нужда заставляет записаться в комсомол? <…> Не нужно забывать, что ты женатый и будут дети. Их нужно вести в крещеную веру, а если хочешь записываться, то нужно с женой не спать в накладку» [1006]. Из Курской губернии обращалась к сыну, А. И. Кемову, его мать: «Антоша! Ты пишешь, чтобы не ходили в церковь, а ходили в клуб критиковать религию и Бога. Нет, Антоша, не нужно этого. <…> Вспомни, Антоша, для чего нам эти науки, эти спектакли, эти критики. Это все тленное. <…> Мы все живем под Богом как тварь. Я прошу тебя, не забывай Бога» [1007].

Судя по документам, Гражданская война и политика советской власти, безусловно, способствовали кризису религиозности. Священник И. П. Путилов из Кунгура Пермской губернии писал в Валаамский монастырь в марте 1924 года: «Церковная наша жизнь в печальном положении. <…> Хладность и равнодушие сказываются повсюду и везде к религии. В большинстве жизнь наша построена на материальном, а не духовном, почему у нас ссоры и неудовольствия и нет должной любви к Богу и ближнему. Упадок религии сказывается в упразднении рассадников благочестия» [1008].

Мать красноармейца Бубнова из Вятской губернии писала сыну: «Религия в деревне страшно падает, идет пост, а говельщиков нет, поп скучает». Николай Исправников из села Ершова Вятскополянской волости Малмыжского уезда Вятской губернии жаловался: «В нашем селе 122 двора, с населением 1500 человек, а в церковь ходят только старики старше 45 лет, т. е. одна треть всего населения» [1009].

На духовную жизнь самих служителей церкви серьезный отпечаток накладывала политика коммунистической партии по целенаправленному расколу РПЦ, поддержка так называемых «обновленцев» и преследование сторонников традиционного православия, так называемых «тихоновцев». Эта работа проводилась 6-м отделением СО ОГПУ под руководством и по указаниям ЦК РКП(б) — ВКП(б). Материалы политического контроля отражают использование доносов части «обновленцев» против идейных противников, внутреннюю грызню самих «обновленцев», душевную сумятицу многих служителей церкви, поставленных перед выбором между верностью религиозному духовному долгу и надеждой сохранить свое место и возможность относительно спокойного существования [1010].

Но кроме раздоров и духовного отступничества встречаются примеры стойкости, верности своим духовным убеждениям. В октябре 1925 года письмо из Яранска Вятской губернии сообщало об аресте одного из общих знакомых, который в этом городе «громил обновленцев-попов и вот опять попал им в лапы. В Муроме он служил обедню и был задержан по предписанию Вятского ГПУ. <…> Он обвиняется в клевете и доносу обновленцев, которые обвинили его в контрреволюции. Суда нет, судят административно, обвиняемый не знает даже, за что его судят» [1011]. Священники, арестованные за свои убеждения, нередко получали поддержку верующих. В октябре 1924 года письмо во Францию описывало отправку на Соловки большой группы арестованных:

Я сейчас сижу и жду, что кто-нибудь из сестер забежит сказать мне, что из тюрьмы вывезли нашего дорогого Владыку Мануила и с ним 34 церковника <…> которых должны сегодня ночью отправить в лагерь принудительных работ на «Попов», бывший Соловецкий остров. <…> Наши дежурят у тюрьмы, забегут мне сказать и тогда побежим на вокзал. М[ожет] б[ыть] удастся увидеться и получить благословение на прощание. <…> Пришла с вокзала, где видела поезд и неосвещенный вагон с решетками, где сидели наши дорогие узники. <…> Народа масса, но стали разгонять, грозя арестом. Пришлось уйти, но наши две сестры поехали в этом же поезде до Кеми. Везут все теплое и продукты для наших арестованных [1012].

Эта готовность верующих вступаться за служителей церкви имела место и в конце 1920-х годов. В связи с арестом сотрудниками Полномочного представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе (ПП ОГПУ в ЛВО) 28 мая 1927 года священника Гурия (Егорова) 48 рабочих ленинградских заводов и фабрик (имени Ленина, имени Ногина, имени Володарского, «Республика» и др.) подписали заявление, что арестованный не является врагом советской власти и они готовы взять его на поруки [1013].