Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Были перевыборы сельсовета. Выдвинули от комсомола 2 чел. в члены с/совета [сельсовета]. При голосовании за комсомольцев шли 4 чел.; остальные против. Когда начали голосовать за партийцев, то против партийцев даже пошел старый председатель. <…> А когда начали голосовать за богатых, то все за, а против никого, кроме партийцев и комсомольцев. Вот и прошли в сельсовет богатенькие (Уральская область) [1140].

По результатам перевыборов Советов в 1925–1926 годах Информационный отдел ЦК ВКП(б) подготовил специальный обзор, в который вошли материалы 105 партийных комитетов. Здесь, как неприемлемые, отмечались следующие дополнения к наказам избирателей: равное представительство крестьян и рабочих в советских органах; замена диктатуры пролетариата «союзом всех трудящихся», уравнение в правах кустарей, не эксплуатирующих чужого труда, с рабочими и т. д. [1141] В итоге делался вывод, что «инструкция ВЦИКа о выборах значительно развязала активность непролетарских и некрестьянских слоев» [1142].

Попытка расширить избирательные права вызвала недовольство и прямое противодействие местных партийных органов. Политбюро ЦК КП(б) Украины в ноябре 1925 года предложило «закон опубликовать без статьи о расширении избирательных прав» [1143]. В результате либеральная «оттепель» оказалась весьма короткой. В 1927 году число «лишенцев» выросло с 4,5 до 7,7 %, в том числе в сельской местности с 1,1 до 3,3 % [1144]. Одновременно в сельских Советах все более росла роль демобилизованных красноармейцев, т. е. категории населения, которая наиболее усиленно и успешно подвергалась идеологической обработке. В 1926–1927 годах более половины председателей сельсоветов и белее двух третей председателей и членов волостных Советов в России были выходцами из Красной армии [1145].

Вместе с тем надо вновь подчеркнуть, что резкое недовольство местной властью сочеталось и уживалось у значительной части населения, особенно крестьян и рабочих, с определенным доверием по отношению к центральной власти. Это доверие основывалось на происходивших в начале 1920-х годов изменениях в реальной жизни: переходе к НЭПу с его экономическими последствиями, денежной реформе, определенной стабилизации и нормализации повседневного быта и т. п. Внимательный наблюдатель деревенской жизни А. М. Большаков замечал: «Он [крестьянин] очень отчетливо различает центр от местных властителей и противопоставляет их друг другу… „Хочет ВЦИК, да не хочет вик [волостной исполнительный комитет]“» [1146]. Это рождало стремление к диалогу с центральной властью, желание донести до нее свои проблемы, свой взгляд на происходящее в стране в надежде встретить понимание.

В сочетании с ростом грамотности деревни, гораздо большей политической активностью, чем когда-либо ранее, и сохраняющейся верой во всемогущество верховной власти все это породило невиданный поток писем из деревни в редакции центральных газет и журналов, в партийные и советские органы. Все они были посвящены не только конкретным неурядицам, но и самым общим проблемам современной жизни, в том числе вопросам политического развития [1147]. Даже в письмах казаков эмигрантам в середине 1920-х типичными были суждения, подтверждающие принятие новых порядков: «Легче стало дышать. К власть имущим мы привыкли, да и они к нам тоже». «Вы спрашиваете, казаки мы на Дону или крестьяне? <…> Как были казаки, так и есть. Правим сами по-казачьи» [1148].

В своих письмах многие крестьяне призывали власть отказаться от классового деления деревни, доказывая, что это прежде всего создает напряженность в отношениях между основной товаропроизводящей частью села и коммунистической партией. Например, крестьянин Г. Масюра из Амурской области писал в «Крестьянскую газету» в 1925 году:

…партия на местах вылилась в опричнину [так в тексте] <…> стоит она всегда опричь от народа, крестьянин кормит и поит, обувает и одевает всех, кроме себя, так как сам часто бывает голодный и голый, а коммунист <…> везде только мешает и в своеволии не знает границы… Коммунистическая партия <…> поощряет только бедноту <…> и если крестьянину удастся улучшить свое хозяйство и выкарабкаться из бедноты, то его клеймят кулаком и считают врагом советской власти, а ведь нет такого крестьянина, который не стремился бы улучшить свое хозяйство и стать в глазах партии кулаком, другими словами говоря, — нет такого крестьянина, который не стремился бы сделаться врагом советской власти [1149].

Об этом же размышлял крестьянин из Мелитопольского округа Украины в феврале 1927 года: «…неужели государство заинтересовано в том, чтобы у нас существовало три класса <…> не надо разделять крестьян на классы, тогда мы добьемся своей цели. Хотите жить богато — дайте крестьянам зажиточным полную свободу, тогда в стране Советов не будет бедняков, а называться будет не „пролетарское государство“, а „народная республика“» [1150].