Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Великолуцкое село в общем относится к советской власти враждебно. И понятны причины: культурная отсталость населения и экономическая необеспеченность. <…> Слабо обстоит дело у нас с партячейками. Все партячейки заняты у нас административной хозяйственной работой и поэтому хромает дело с широкой работой среди масс (Псковская губ.);

Настроение крестьян к Соввласти очень плохое, потому что очень тяжелый сельхозналог… О политике я вам ничего писать не могу, с этим делом не знаком и не знаю, чем она может облегчить нашу жизнь в будущем (Тамбовская губ.);

Крестьянство так озлобилось на коммунистов, что готово разорвать при первой возможности, в данный момент в связи с неурожаем и поголовной безработицей, <…> крестьяне в беседе в избе-читальне говорят: «Что ж мы переносим голь и нищету, а ваши ответработники не хотят разделить с нами горькую участь» (Рязанская губ.);

Население у нас на комсомол и на партию смотрит, как на зверей (Красноуфимск Уральской обл.) [1134].

Причину этих напряженных отношений местных властей и населения часто видели в наследии «военного коммунизма». Например, бюро Новгородского губкома РКП(б), обсуждая в мае 1922 года положение в Старорусском и Демянском уездах, отмечало: «У отдельных ответственных работников замечается наклонность к слишком крутому отношению к крестьянству, которое было уместно лишь в 1918 г. <…> Вообще беззаконие развито в Демянском уезде, отчасти в силу революционности властей, но большей частью от незнакомства с сущностью правовых декретов» [1135]. Вот как описывал недовольство населения в мае 1925 года корреспондент из Семипалатинска: «Работники в волкомах сидят с душком 20 года, тогда как настоящая обстановка заставляет совершенно изменить тактику. В общем, работой руководить не могут в таких условиях, и этим еще больше подливают масла в огонь» [1136].

Еще одним расхожим объяснением таких настроений служил довод о крайне низком уровне культуры как местных коммунистов и комсомольцев, так и населения в целом. На это, в частности, ссылались некоторые руководящие работники, доказывая, что народ темен, разболтан, нормального языка не понимает и ради его же пользы требует с ним сурового обращения. В декабре 1925 года из поселка Кузомень Мурманской губернии сотрудник милиции, судя по контексту, писал: «Хотя и прививают идею коммунизма, а прививается анархизм. И если надо мне кого-нибудь посадить или чинить допрос, то надо, чтобы сзади гражданина стоял милиционер с винтовкой, а сам — в одной руке револьвер, а в другой — перо. В общем скверно во всем» [1137].

Нам представляется, что при общей справедливости этих доводов данные факторы ни в коем случае не исчерпывают проблему в целом. Некоторые современные исследователи считают, что развитие демократии в советском обществе 1920-х годов, в частности в российской деревне, зависело лишь от желания или нежелания партийных верхов. Например, известный историк Ю. А. Поляков, размышляя о последствиях Гражданской войны, писал: «Можно было дать возможность развитию демократии… но зачем? — открыто и подспудно говорилось и считалось в руководстве страной и партией, в партийных массах. <…> Можно было ввести политический плюрализм, разрешив деятельность иных, кроме коммунистической, партий и организаций. Но зачем? — говорилось и думалось» [1138].

На самом деле любая попытка сделать хотя бы небольшой шаг в направлении реальной демократизации общественной жизни, реальных выборов грозила непредвиденными последствиями для власти коммунистической партии в целом. И власть, благодаря политическому контролю, это знала и понимала.

В 1925 году временно победил курс на развитие и углубление НЭПа, был выдвинут лозунг «Лицом к деревне» и несколько расширены избирательные права. Очень быстро проявились нежелательные для коммунистической партии последствия. С одной стороны, действительно выросла активность избирателей. Осенью 1924 года при перевыборах сельских Советов в ряде районов голосовало менее 35 % избирателей, что делало эти выборы недействительными. При перевыборах Советов весной 1925 года процент голосовавших возрос до 45 % в деревне и 48 % в городе. На выборах Советов в 1926 году впервые участвовало 50,8 % избирателей [1139].

Вместе с тем довольно часто эта активность вела к резкому сокращению доли коммунистов и комсомольцев в местных органах власти. Вот выдержки из двух писем, датированных апрелем 1925 года:

Были перевыборы сельсовета, <…> крестьяне сорганизовались и не пропустили ни одного коммуниста и комсомольца, прошли одни старики, люди заправные. Теперь у нас состав Совета беспартийный. В селе Хорошем тоже прошли все беспартийные. Ну словом, везде проходят по всему нашему округу беспартийные. Крестьянин проснулся. Здесь конечно на низах партия потерпела за то, что сидели председатели коммунисты, которые бесхозяйствовали (Донская область);