Глаза колдуна

Они вдвоем оказываются в крохотной шлюпке на качающих ее волнах быстрее, чем Серлас успевает взглянуть на Фрэнсиса и Бертрана, проявившего к нему «милосердие». Что сподвигло грозного моряка на этот шаг? Было ли это из-за Клементины? Она вмиг перестала плакать, едва Бертран потянул к ней руку.

Лодка качается на волнах вместе с Серласом, гукар «Теодор», не оглядываясь, отходит от них все дальше. Скоро стихает и шум на палубе, и крики чаек: те улетают вслед за кораблем, а к одинокой шлюпке движется французский фрегат.

Серлас мог бы заплакать, если бы не был настолько вымотан. Все в нем вопит и воет на одной ноте, уставшая от скитаний и бедствий душа готова вырваться из бренного тела и покинуть этот мир – если бы все было так просто, Серлас сам вздернулся бы на рее того же гукара. Или еще раньше, в пабе Сайомона, до того как тот сгорел от ночного пожара.

Но он не посмеет так поступить. Он дал клятву, и нарушить ее ему не позволит совесть.

«Так ты зовешь губительную вину?» – вопрошает внутренний голос в ответ на плавающие в голове мысли. Его гулкое эхо звучит, как женский шепот, как предсмертный голос Нессы. Как личное проклятие Серласа.

Отзываясь на его сердечные муки, Клементина подает голос. Всхлипывает, слабо мычит, тянет ручку к порванному грязному вороту рубахи. Ее крохотные пальчики привычно вытягивают наружу шнурок с кольцом на шее Серласа.

– Ничего, малышка, – сипло говорит он. – Мы что-нибудь придумаем.

Волны бьются о борт лодчонки, в которой нет ни весел, ни хоть каких-то досок – ничего, чем можно было бы грести в поисках берега. Серлас полагает, что фрегат, испугавший команду Фрэнсиса, приплыл от берегов Франции. Значит, земля не так далеко.

Только без весла им не добраться. Без помощи не выплыть к берегу. Они с Клементиной одни в открытом море, и ирландский гукар уплыл уже так далеко, что никто на нем не расслышит ни единого крика о помощи. А фрегат может раздавить утлую лодку, не заметив ее в погоне за ускользающим «Теодором».

Серлас не собирается кричать. Он не нашел в себе сил умолять о пощаде на корабле – не сможет и позвать на помощь теперь. Стоит ли ему надеяться на фрегат с французами? Поймут ли они, что ему, обессиленному, нужна рука помощи?

Когда белые паруса с французским флагом оказываются на расстоянии сотни футов, Серлас вдруг понимает, что гукарские моряки ошиблись: фрегату не нужен беглый преступник, каким бы опасным для Ирландии он ни оказался. Фрегат пройдет мимо одинокой лодки и едва ли заметит человека в ней. Но как только борт корабля оказывается еще ближе, Серлас, глотая бессильную злобу, кричит:

– Помогите! На помощь! Пожалуйста!

Он не знает французского и не уверен, понимают ли французские моряки его крики. Все, что ему остается, – надеяться на чудо и драть глотку, пугая Клементину. Девочка снова плачет, и ее плач перестает волновать Серласа – не теперь, не в миг, когда рядом с ними проплывает шанс на спасение.

Ну же, судьба, улыбнись бедному страннику!

Фрегат не останавливается, и никто не свешивается вниз с его борта, чтобы взглянуть на изможденное голодом, постоянным страхом и усталостью лицо Сер-ласа. Корабль плывет мимо, забирая с собой надежду. Им нужен гукар, пиратский чертов гукар, а не выброшенный за борт чужак с ребенком.

Понимание этой простой истины обрушивается на Серласа вместе с жаждой и палящим жаром солнца. Подступает тошнота, он падает на дно лодки, сгребая подозрительно притихшую Клементину обеими руками. Руки снова дрожат, но сейчас его едва ли это волнует. Серлас укрывает себя и ребенка тряпками, сует голову под лавку – тонкую хилую доску-перекладину между бортиками лодки – и закрывает глаза.

Собственное равнодушие к своей жизни и ближайшей участи становится для него блаженством. Вот и славно, не придется страдать и терзаться муками совести – не уберег ни себя, ни девочку! – добавлять все это к нарастающему отвращению, чтобы превратить себя в жалкие остатки бывшего человека.

Он уже умер, погиб вместе с Нессой и похоронил себя до того, как ноги унесли его из Трали. Теперь вслед за погибшей душой отправится и само тело – а раз смерть жены на его руках, вина за Клементину не станет ему дополнительным грузом. Он все равно отправится в ад, и там ему самое место.

Господь, прости ему все прегрешения, ты видишь, что он не хотел горя ни любимой женщине, ни ее ребенку.

Зря Серлас думает о Нем. Вся его памятная жизнь стала доказательством того, что Всевышний глух к любым мольбам верующих, а уж к его молитвам тем более. Серлас никто. Нет у него ни настоящего имени, ни корней, за которые можно бы уцепиться, ни родины, ни веры. Нет у него прошлого, не будет теперь и будущего.

Стоит ли цепляться за такую дрянную жизнь из последних сил?

Вряд ли.

***

На обгоревшее, покрасневшее на солнце лицо льется холодная вода. Серлас медленно, лениво возвращается мыслями в мир, где все еще слышен шум морского прибоя, крик чаек высоко в небе и далекий, как грохот, залп орудия с палубы корабля.