Глаза колдуна

Клементина никогда не спорит с ним, если они вдвоем оказываются у берега, и Серлас, завороженный сердитым шумом морской стихии, смотрит вдаль, не двигаясь с места. Она не выдергивает свою руку из его потеющей ладони, не елозит и не хнычет. Просто ждет, зная, что с минуты на минуту ему надоест созерцать темное небо со вспыхивающими вдалеке росчерками молний; он тяжко вздохнет, кивнет ей и скажет:

– Пойдем-ка в дом, Клеменс.

Серлас оттягивает этот момент с каждым разом все дальше и все неохотнее возвращается в их неприметную маленькую лачугу у подножья небольшого холма.

– Идем, Серлас, – просит Клементина, когда над ними начинает накрапывать мелкий дождь. Попадать под ливень ей не хочется, и это странно.

Она любит воду и купается в море чаще всех остальных детей ее возраста, иногда сбегая на рассвете из дома, чтобы в одиночестве побродить вдоль берега и послушать морской прибой. Она говорит, что ей нравится ворчливый шум волн и нравится вести с ним беседы.

– В шипении моря, – деловито рассказывает она Серласу, совсем как взрослая, – слышно, как говорят русалки. А ты не слышишь их, потому что не веришь.

– Мэрроу, – поправляет ее Серлас, потому что девочка называет морских существ на французский манер сиренами и упрямо не хочет слушать ирландские легенды.

– Мер-роу, – повторяет Клементина, смягчая слоги, и дуется. – Си-ре-на.

Несмотря на всю ее необъяснимую любовь к морской воде и чудовищам, что скрываются в ее пучине, дожди и грозы Клементину пугают. Серлас старается увести ее с берега до того, как над их головами начнет греметь и стенать небо, но иногда забывается в своем молчаливом ступоре, уходит в себя. Как теперь.

– Серлас, – погромче и довольно правдоподобно хнычет Клементина, сжимая его руку. – Серлас, пойдем домой, а?

Он не может отвести глаз от расплывающейся линии горизонта – грозное небо и пролив моря сливаются в сплошную темно-синюю полосу. Мазок широкой кисти на полотне художника, что не жалеет красок.

– Замерзла? – спрашивает он хриплым голосом, ослабляя закостеневшую хватку: ладошка Клементины вспотела в его руке.

– Нет, – храбрится она. – Просто пошли домой. Пойдем уже.

Серлас смотрит вниз, на ее макушку. Пока она не поднимет голову и не взглянет своими серо-зелеными, болотными глазами, широко распахнутыми на маленьком веснушчатом лице, ему нечего страшиться. Но едва дочь Нессы начинает его разглядывать… Всегда удивленно, будто видя впервые, всегда вопрошающе – «Можно потрогать твой шрам? Можно ткнуть в рассеченную тонкой полоской бровь? Можно влезть тебе в душу и растеребить давно забытые раны?» – всегда так, словно она каждый раз встречается глазами с незнакомцем и силится узнать его сразу же, целиком.

Ведьмина дочь. Если бы жители Джерси[15] знали, кто живет под крышей маленького дома на северном пляже… Если бы знали, что вечно босая девочка свои блеклые волосы моет в крапивном отваре, лишь бы не давать воли рыжему цвету, что темное пятно на лбу ей досталось от пожара в Трали, что глаза свои она получила в наследство от матери, которую сожгли на костре в Ирландии… Вероятно, все ополчились бы и на нее, и на живущего в одной лачуге с ней мужчину.

Серлас вздыхает. Нечего раскисать. Ты позволил себе минутную слабость, и время твое истекло. Бери себя в руки и веди ее в дом, в безопасность.

– Идем, Клеменс, – кивает он, и вдвоем они сбегают от наступающего им на пятки дождя.

На людях Клементина зовет его отцом. Он учит ее этому нехитрому обращению с тех самых пор, как она научилась говорить, хотя дома, когда они остаются наедине друг с другом, всякое ее «отец» или «папа» сразу же пресекается.

«Я не твой родитель», – сердится Серлас и сам не понимает, отчего его так терзает это простое слово.

Если бы Несса была жива, они бы воспитывали девочку вдвоем, как семья, и Серласу было бы приятно знать, что он растит дочь. Но Нессы давно нет в живых, и никто на всем острове, кроме Серласа, не знает, что в мире существовала когда-то такая женщина, что ее ноги ходили по земле, ее песни сплетались прямо из воздуха и вылечивали больную душу человека без прошлого.

Никто, кроме Серласа, не знает, как она выглядела и что говорила, каким был ее голос, какими нежными были руки. Как она смеялась и плакала. Как пела на самой заре, прогоняя дрему. «Ветер колышет ольху над водой, солнце и зной, лето и зной…»

– Расскажи сказку, Серлас.

Они сидят у небольшого камина – Серлас собирал его сам несколько дней и боялся попросить о помощи у знакомого местного плотника, но когда Клементина, перекупавшись в холодной воде, простудилась до жара, ему пришлось сдаться и звать чужака в крохотный дом на свой страх и риск. Догорают последние сухие поленья, и идти за новыми в пристройку с навесом под самым дождем ему не хочется. Девочка сидит на его кровати, теребит оставленный с утра платок в мелкий узор из веточек рябины и поглядывает в тлеющие угли, будто видит в них что-то, недоступное обычному глазу.

Серлас вздыхает.