Глаза колдуна

– Совсем не то, что вы могли подумать, – быстро говорит Теодор. Ситуация, в которой они вдвоем оказались, ставит его в тупик, и незримое присутствие Клеменс все только ухудшает. Но Оливия ухмыляется – нетипичной, чужой улыбкой – и качает головой. А потом разворачивается и идет вдоль набережной, показывая проигравшему сыщику свою незащищенную спину.

Теодор остается на месте, пригвожденный собственным промахом, и борется с собой. Лицо Нессы, голос Нессы лишают его воли. Об этом ли говорила Клеменс? Так ли трудно ей противостоять собственной матери, как сейчас Теодору?

Какие тайны скрывает эта женщина и есть ли связь между нею и Нессой?

– Миссис Карлайл! Подождите!

Атлас гонится за ней, похожей теперь на призрака в сумрачном городе, и настигает у пешеходного перекрестка. Он почти уверен, что, обернувшись, она покажет ему свое истинное лицо, а не Нессу, и что это наваждение сгинет в опускающемся на набережную вечере. Но Оливия нагло, уверенно смотрит на него серо-зелеными глазами, сжимает губы в тонкую линию, скрещивает на груди руки.

– О вас ходит столько неприятных слухов, мистер Атлас, – говорит она. – Одна моя знакомая думает, что вы бегаете только за молоденькими девушками вроде моей Клеменс. Зачем же вам сдалась я, ее возрастная мать?

Один кусочек сложной мозаики из догадки превращается в доказательство и занимает свое место в выстроенной Теодором схеме.

– Так вы знакомы с миссис Давернпорт? – переспрашивает Атлас, и Оливия усмехается.

– А вы догадливы…

Они смотрят друг на друга, одинаково изучая. Теодор чувствует, как резкий взгляд знакомых глаз сверлит в его голове дыру.

– Но за молоденькими девушками я не бегаю, миссис Карлайл, – выдыхает он. – Позвольте кое-что прояснить: меня интересует только…

– Думаете, я позволю увиваться за моей дочерью? – шипит Оливия, не давая ему закончить. – Вам, мошеннику, пьянице и разгильдяю?

Теодор качает головой.

– Вы поверхностно судите о людях, миссис Карлайл, я вовсе не…

Они подходят к дому Карлайлов, и слова оправдания застревают у него в горле: входная дверь распахнута настежь, и темный проем глядит на освещенную улицу двумя слабыми зрачками настенных ламп из глубины коридора.

Не сговариваясь, Теодор и Оливия бросаются в дом, откуда тянет тревогой и стылым холодом. Переваливаются через порог, спешат в гостиную – там тоже темно, фонарный свет с улицы едва ли дотягивается до картин на стене и двух кресел в углу у камина.

И застают там одного только Шона.

Он сидит прямо на полу, невидяще перебирает в руках бокалы из-под выпитого вина и оранжевые фруктовые корочки. В воздухе застыл пронзительный аромат апельсина, и в нем сложным узором угадывается неяркий сладкий запах какого-то одеколона.

– Что случилось? – хмурится Оливия, глядя на юношу сверху вниз. – Где Клеменс? Опять сбежала? Я предупреждала эту несносную девчонку, что…

Шон мотает головой, поднимает глаза и смотрит не на женщину, а на Теодора. И сердце последнего падает в желудок, чтобы в тот же миг ему стало невыносимо тошно от приторного аромата, оставленного неизвестным как след, отпечаток собственных рук на месте преступления.

– Он забрал Клеменс, – судорожно сжимая в потных ладонях бокал, шепчет Шон. – Теодор, он пришел сюда и забрал ее!

***

– Ну здравствуй, малышка Клементина.

У него мягкий голос. Его можно назвать приятным, если не смотреть в лицо говорящему. Не видеть холодных бесцветных глаз и искривленных губ с паутинкой красных сосудов на болезненно бледной коже.

Шон стискивает ее ладонь и с силой тянет к себе, вглубь коридора. Бежим.

– Не пригласишь гостя в дом? – спрашивает человек.

Клеменс чувствует, как от страха Шон не может сказать ни слова, как ужас завоевывает каждую клеточку его тела и не дает сдвинуться с места, но теперь, глядя в лицо своему преследователю, она совсем не боится. После всех рассказов и недомолвок со стороны и своего никудышного друга, и бессмертного пьяницы, что бросил их вдвоем в запертом доме, ее тоже должен пугать этот бледный тип с лицом призрака. Но вместо страха Клеменс чувствует злость. И любопытство где-то в глубине души.

– Я вас не знаю, – отвечает она. Шон испуганно дергается, будто слова предназначаются ему и бьют по нему.

Человек улыбается – растягиваются его тонкие губы, изгибаются неровной дугой, и в узкой трещине рта чернеет провал. У него не хватает одного зуба.

– О, дорогая… – тихо говорит визитер. – У нас с тобой гораздо больше общего, чем ты думаешь: мы ведь не чужие друг другу люди. Но ты и сама уже догадалась, верно?

Клеменс чувствует, как густеет между ними вечерний воздух, шумная улица стихает и превращаются в далекий гул сигналы проезжающих мимо автомобилей. Замолкает вдали река. Человек смотрит на нее, и ей становится холодно: под кожу проникает мороз, липкие пальцы холода цепляются за руки, горло и грудь. Шон безвольно отпускает ее ладонь и шагает вперед, закрывает Клеменс плечом.

– Оставь ее, – шепчет он. – Пожалуйста.

Человек медленно поворачивается к нему, выпуская Клеменс из капкана своих глаз, и роняет одно хлесткое слово:

– Прочь.