Глаза колдуна

Оно, словно хлыст, ударяет по Шону: тот шагает вглубь коридора и с тихим вздохом сползает вниз по стене. Клеменс хочет обернуться к нему, взглянуть, что стало с мальчишкой, который никогда и ничего не боится, который первым решается на авантюры и втягивает в них подругу, который до скрежета зубов ненавидит, когда его называют слугой стоящего на пороге человека.

Что происходит с двухсотлетним юношей, если одно слово, ломая, превращает его в безвольную куклу?

– Кто вы такой?.. – выдыхает Клеменс.

Бледный человек медленно поднимает руку и протягивает ей раскрытую ладонь.

– Пойдем со мной и узнаешь.

Это не жест доброй воли. Пойдем со мной, и этот мальчик не пострадает. Невысказанная угроза повисает в воздухе, и Клеменс чувствует ее всей кожей. Никто никогда не угрожал ей и не желал смерти… Тем не менее сейчас она чувствует опасность, исходящую от замершего напротив человека, имени которого даже не знает. Это чувство кажется знакомым, хотя она никогда не испытывала его прежде. Фикция подсознания? Дежавю?..

– Я пойду с вами, – медленно выдавливает она, – если вы назовете свое имя.

Человек усмехается.

– Ты схватываешь на лету, Клементина, – кивает он. – Твоя мать звала меня Персивалем.

В одной секунде наступившей после этого тишины сердце Клеменс пропускает удар. Тук. Тук.

– Тебе любопытно, не так ли? – Она кивает против воли. Шон издает сдавленное «Нет!». – Тогда пойдем. Я отвечу на все твои вопросы, малышка.

У Клеменс нет причин верить его словам, но она не находит в себе сил отказаться.

Она вкладывает свою руку в его холодную сухую ладонь и шагает за порог дома, оставляя раздавленного Шона за спиной. Тот яростно бьет кулаком по полу и стенам, и глухие удары отчетливо слышатся даже в уличном шуме, пока Клеменс уходит прочь от знакомого переулка об руку с бледным высоким человеком по имени Персиваль.

Кажется, судьба вела ее к этому моменту долгие годы. Кажется, знакомство с Шоном не было случайным и произошло не по прихоти самого юноши. Кажется, что в этот миг Клеменс наконец-то все понимает.

– Я знаю вас, – говорит она, когда Персиваль выводит ее к площади Карно. К вечеру здесь, несмотря на многочисленные предупреждения полиции, все еще собираются цыгане в разноцветных одеждах; румынские беженцы с песнями вместо денег и французские бездомные без монетки в кармане. Когда-то цыганка с этой площади нагадала Клеменс сильную судьбу с твердым именем, и теперь девушка невольно вспоминает тот далекий солнечный день.

Персиваль – то ли имя, ради которого стоило терять голову?

– Я знаю вас, – повторяет Клеменс, вырывая руку из несильной хватки блондина. Он оборачивается – высокий, болезненно худой, холодный как лед, – и удовлетворенно кивает.

– Ты догадливее Шона, моя дорогая.

В ответе на ее следующий вопрос кроется все, что Клеменс о себе знает.

– Вы мой отец. Верно?

#27. Яблоко от змея

– Почему мы здесь? – спрашивает Клеменс, невидяще уставившись в чернеющий за рекой силуэт города. Тусклые окна гаснут одно за другим, доносящийся с площади Карно шум становится все мелодичнее – цыгане тянут песни, вплетая румынские напевы в свои торопливые речи и разговоры спешащих домой людей.

Они сидят в маленькой забегаловке, где подают недорогое пиво и домашнюю еду. Расставленные на веранде круглые столики вперемешку с разномастными стульями хранят отголоски прежней жизни заведения – раньше это место было приличным пабом, но хозяин обанкротился, спустив все свои деньги на азартные игры, хорошее место на набережной выкупила семья фермеров, и теперь здесь подают алкоголь и куриные бульоны. Прежний хозяин спился, но его сын приходит сюда каждый вечер, чтобы обсудить с приятелями последние новости: сегодня «Олимпик Лион» прошел в финал Суперкубка.

– Тебе здесь не нравится?

Персиваль сидит прямо напротив Клеменс и не сводит с нее внимательного, пронизывающего взгляда. У него холодные глаза, и они не нравятся ей гораздо больше, чем пугающий узор сосудов вокруг рта.

– Ты бы хотела вести беседы в более… тихом месте?

Каждое его слово звучит двусмысленно настолько, насколько это возможно, и даже среди общего шума – голосов посетителей, цыганских песен с площади, гудящих вдалеке автомобилей – Клеменс явственно слышит угрозу в его голосе. Она держит руки под столом, чтобы Персиваль не заметил, как потеют у нее пальцы. Между ними всего лишь три фута стола, обтянутого выцветшей скатертью, но кажется, будто Клеменс стоит у обрыва и этот человек вот-вот столкнет ее вниз.

– В знакомой обстановке, – говорит он, – тебе будет спокойнее, Клементина.

– Знакомой?..

– Разве ты не работала здесь… лет пять назад?

Чтобы вздохнуть, ей приходится постараться – спертый воздух застревает комом в горле, в груди колотится разбухшее нервное сердце. Сейчас оно не помещается в грудной клетке, ему там мало места. Клеменс опускает глаза вниз, на свои сцепленные в замок под столом пальцы, лишь бы не смотреть на бледное лицо сидящего напротив существа.