Читаем Глаза, опущенные долу (СИ) полностью

Глаза, опущенные долу (СИ)

Странничествуя, остерегайся праздноскит╛аю- щегося и сласто╛люби╛вого беса; ибо странниче╛ство дает уму повод искушать нас. Иоанн Лествичник "Иоанна, игумена Синайской горы, Лествица"

Николай Васильевич Бредихин

Проза / Современная проза18+

Annotation


Бредихин Николай Васильевич


Бредихин Николай Васильевич



Глаза, опущенные долу




Глаза, опущенные долу


Мистикос





Странничествуя, остерегайся праздноскит╛аю-

щегося и сласто╛люби╛вого беса; ибо странниче╛ство

дает уму повод искушать нас.

Иоанн Лествичник

"Иоанна, игумена Синайской горы, Лествица"



Лишь чрез песню проклятий, но не чрез

жгучие яды. Гибнет душа.

Марк Анней Лукиан



Сила рассудка неограничена книзу, но огра-

ничена кверху.

"Книга о причинах"




Глава первая



1

"А и то, брат Феденька, воистину сказано: вся правда человеческая есть рубище жены нечистыя, и свобода человека в Боге, в пути к Нему, оттого так прекрасна молитва, хвала, хвала Господу! А среди всех прочих молитв нет краше молитвы Иисусовой. И не надо при ней ни книг, ни свечей, ни уединения. Сидишь, ходишь, ешь, лежишь - она всегда с тобою. Достаточно только её начать, как возникнет вкруг тебя храм, будто святым перстом начертанный. "Господи, Иисусе Христе..." И зазвучат колокола в том чудотворном, воздушном храме. "Сы-ы-ы-не Бо-о-о-жий..." И короткая вроде бы молитва та каждый раз новый смысл обретает, никогда не надоедает, и легко, благостно на душе становится, как закончишь её: "по-ми-и-луй мя, гре-шна-го".


Фёдор обратил взор к лику Спасову со слезами умиления на глазах. "Господи, как хорошо, что Ты есть! И что я стою здесь сейчас, и что я так молод! И что так звонки и высоки голоса певчих на клиросе!"


"И до того молитва эта сладостна, что и на паперти, и даже за оградой церковной чувствуешь себя с ней, будто ещё перед образами стоишь".


Всё как тогда, как тогда было. Только...


- Помогите, люди добрые, старцу слепенькому в Божий храм войти.

Фёдор вздрогнул, с досадой поморщился, но делать было нечего, он повернулся, приблизился. Высокий сучковатый посох, ряса, давно обратившаяся в рубище, глаза с бельмами, устремлённые в пустоту.

- Я здесь. Вот моя рука, отче! - проговорил Фёдор, как мог смиреннее.

- Бог - Отче! - привычной скороговоркой отозвался старец, восприняв как должное то почтение, с которым к нему отнеслись. Видно было, что он не просто чернец, а схимник, скорее всего анахорет, но проглядывали в нём какие-то запущенность, неряшливость. Может, оттого что он давно находился в странничестве? Но почему один? Впрочем, не один. В двух шагах Фёдор увидел мальчика-поводыря. Тот стоял с недовольным видом, тонкие черты лица его были подёрнуты загаром, сквозь который сейчас ярко проступал румянец.

С Фёдора разом слетело всё его смирение, вспомнилось, как он сам был послушником. "Ах ты, поганец!" Но старик не дал ему времени объясниться с парнишкой, цепко ухватив за предплечье. Рука его была как бы невесомой, настолько, вероятно, святой отец изнурял себя постами, однако держала на удивление крепко.

Они вошли в церковь, но прежней радости Фёдор уже не испытывал, он с нетерпением ждал, когда старец запросится обратно. Однако тот словно обратился в соляной столб, весь сосредоточившись на внутреннем своём состоянии. Чувствовалось, что в церкви он ориентируется привычно, во всяком случае, гораздо лучше, чем снаружи, но предплечья Фёдорова всё ж не отпускал, видимо, боялся, что тот уйдёт и оставит его одного.

Так они долго стояли, пока откуда-то из глубины не стали проступать на уста старца, как рыдания, слова молитвы: "Пресвятая Владычице Богородице, единая чистейшая душею и телом... призри на мя мерзкого, нечистаго, душу и тело очернившаго скверною страстей жизни моей... освободи меня от мучительствующаго надо мною злаго и гнуснаго навыка к нечистым предразсудкам и страстям...".

В шёпоте том было столько муки, боли, отчаяния, что Фёдор вдруг ощутил, как досада его всё больше рассеивается, уступая место любопытству и острой, щемящей жалости.


Уж лучше бы тогда он пожалел себя!

Как ни пытался Фёдор сдержаться, слёзы всё больше и больше душили его. За что? За что? Чем он заслужил, чтобы с ним поступили так несправедливо?


- Куда путь держишь, инок?

Фёдор удивился, откуда старцу известно, что он черноризец? Может, он хоть немного зрячий? Впрочем, слепцы бывают удивительно чувствительными, Бог им, что ли, помогает? Или было в данном случае особое, внутреннее, видение?

- Я к тому: почему бы нам не пойти вместе, всё сподручнее было бы в дороге? - так и не дождавшись ответа, и в то же время стараясь не показаться навязчивым, спросил схим╛ник.

Всё внутри Фёдора встало на дыбы. Он и сам не мог себе объяснить причин своего страха, но какое-то острое сознание опасности вдруг возникло в нём, мгновенно сменившись раскаянием. И старик, и поводырь постоянно вызывали в нём гневливые, резкие чувства, которые Фёдору были не свойственны, обычно он был очень ровен характером, покладист, жизнерадостен. В монастыре никогда ни с кем не ругался, и никто над ним не подшучивал, не издевался над ним. А тут... Вот ещё одна причина, по которой хотелось сейчас Фёдору очутиться как можно дальше отсюда.

- Я очень спешу, отче, - пробормотал он в смущении.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее