Читаем Глаза, опущенные долу (СИ) полностью

"Час от часу не легче!" - с досадой подумал Фёдор, но делать было нечего: он принялся дёргать, тормошить мальчишку, пытаясь привести того в чувство, однако тело болталось в его руках тряпичной куклой, не подавая ни малейших признаков жизни. Испуганный Фёдор рванул изо всей силы ворот, пытаясь дать мальчику побольше воздуха, да так и застыл в изумлении: словно яблоко спелое открылась перед ним молочной белизны тугая девичья грудь.

"То ж не отрок, отроковица!" - полыхнуло в голове Фёдора, мгновенно многое объяснив.

Он уже не помнил, как добрался тогда до селения, лишь то отложилось в памяти, что когда он вернулся с подмогой, отроковицы на месте не оказалось. Видимо, она всё-таки была в забытьи, а очнувшись, предпочла убраться от греха да стыда подальше.

Ему потом долго было не по себе, что он так подумал о старце, хотя в чём, собственно, было ему себя винить? Конечно, грех не такой тяжкий, не мужеложский, но всё ж осталось: и презрение обета, и самозванство.



Глава вторая


1

Казалось, сколько ни бился Фёдор мыслью, а тщетны были его усилия, однако круг постепенно суживался и осталось в нём только два момента, когда что-либо могло к нему прицепиться: Лже-Арефий с его мальчиком-девицей и Саввовский монастырь. Отец Евфимий, безусловно, знал больше, чем сказал при прощании, но бесполезно было его просить, а вот Ферапонт вполне мог приосветить загадку.


- Ты уж прости, что я не принял тебя тогда, в первый раз, - вздохнул тот елейно, - и поблагодарил тебя не лично, а через отца духовника за освященные кадило и потир, что ты принёс. Я боялся за тебя, хотел, чтобы ты как можно меньше провёл у нас времени. Даже не посадил тебя трапезничать, лишь дал в дорогу продуктов. Тогда ты обиделся, я видел, но теперь понимаешь, надеюсь? Да всё равно не помогло, к сожалению. Не уберёг я тебя, либо ты сам себя не уберёг. Как я понял, у тебя ко мне вопросы?

- Да, - кивнул Фёдор, - что со мной?

- Что с тобой? - пожал плечами Ферапонт. - Известное дело, привязалась к тебе нечистая сила. Но привязалась крепко, чем-то ты её очень прогневал. Отец Евфимий прав, гнилые у нас места, гнилее некуда. Он-то, хитрец, у края обосновался, а я вот в самом что ни на есть пекле. И молитвы творим, и обеты налагаем на себя дополнительные, ничего не помогает. Хорошо, хоть замерло на мёртвой точке дело: здесь, внутри, мы полные хозяева, но стоит за ворота выйти, там уже не наша власть. Лукавить не стану: мне ведь во многих палестинах-то бывать доводилось, почти всегда, когда в глуши какой обитель закладывается, встречается сопротивление. Но постепенно обычно оно сглаживается, с Божьей помощью преодолевается, а тут бесполезны любые усилия. Но и уйти нельзя, неужто уступить рогатому? Так вот и живём надеждою: когда-нибудь Господь утешит страдания наши и за долготерпение вознаградит.

- Но когда и как это могло произойти, - твердил Фёдор о своём в отчаянии, - и почему со мной именно?

- Не ты первый, не ты последний, почему бы и не с тобой? Ну а когда? - Ферапонт задумался. - Пока были с тобой реликвии святые, вряд ли, так что где-то на обратном пути от нас.

- Тогда, стало быть, когда я шёл с Арефием?

- Нет, этого никак не могло быть, - покачал головой Ферапонт категорично. - Это уже было тебе искушение. Тут лучше меня никто не скажет: отца Арефия я хорошо знал, и он совершенно не похож на человека, о котором ты мне рассказывал только что. Мы с Арефием начинали, но куда мне до него. В жизни ни до того, ни после мне не доводилось встречать более праведного и преданного Христову делу инока. Он был воин, подвижник, а уж как он себя изводил веригами да постничеством! Такие люди только из житий нам известны. Как Симеон Столпник, например. Можно было бы предположить, конечно, что предстал он тебе в настоящем своём облике, а увидел его ты глазами лукавого, да только Арефий ведь умер. Сказывают, что отправился он с новым паломничеством в Святую Землю, да не дошёл, погиб от рук басурман. Я не удивлюсь, если его канонизируют как святого рано или поздно. - Он помолчал, затем добавил в раздумье: - Только вот почему бес именно Арефием тебе прикинулся? Чтобы большее впечатление на тебя произвести?

Фёдор ещё ниже склонил голову.

- Что же мне делать? - прошептал он измученно.

Ферапонт пожал плечами.

- Молиться. Когда-нибудь Господь да смилостивится. Да и убраться из здешних мест подале. Вижу, вижу в тебе сейчас нечистого, с трудом сдерживаю, того и гляди вырвется и понесётся вскачь по монастырю. Прости, но я ничем не могу тебе помочь, отрок, ступай с миром. И молись. Побольше молись!


2

Да, совет был неплохой, и самое простое и лучшее было бы ему, Фёдору, уйти навсегда отсюда. Но не мог он, бродил вокруг да около, будто незримыми цепями прикованный. Поселился в скиту и вроде бы всё пошло у него, стали поговаривать о нём с благоговением, приходили к нему с недугами, горем, оставляли пищу. Потом вновь началась чертовщина.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее