Глаза, опущенные долу (СИ)

- Что толку в духа влюбляться? Мне бы поживей кого-нибудь! Ты в прошлый раз говорила о легенде. Что за легенда? Я не слышал такой. Юница та, что с ней стало?

Любомила посмотрела на него в недоумении.

- Легенда? Да ничего особенного, просто её сожгли, ту юницу. За красоту. С тех пор и имя её как запретное. Но, говорят, в неё влюбился сам дьявол, так она была хороша. А почему ты спрашиваешь?

- Хочу лучше понять тебя. Духа ведь сжечь невозможно?

- Попробуй!

- А я уже пробовал, - признался Фёдор. - Не поверил Арефию, чего только не делал с тем кусочком.

- А ты не подумал о том, что ты делал мне больно? - спросила Любомила раздражённо. - А говоришь, не соскучился. Ты этим ведь вызывал меня! Говори, что нужно?

Фёдор покачал головой.

- Ничего, совершенно. Сказано же тебе: я просто хотел убедиться.

- Убедился?

- Вполне.

- Ну и...?

- Что "ну и..."?

- Рано или поздно ты умрёшь, и кусочек тот попадёт в нужные руки, и вновь возродится та статуэтка. Чего ты добиваешься? Тут лишь вопрос времени. Я всё равно переживу тебя. Десяток таких, как ты, сотню.

- А что - тебе так необходимо возродиться?

- Я владею сейчас лишь малой частью прежней силы. Вся она уходит только на то, чтобы сохранить себя. Я не живу в полной мере, а жить всем хочется, не только тебе.

Фёдор почесал затылок.

- Смотри-ка! Ну вот ты сама на свой вопрос и ответила. Если я хотя бы одного демоночка укротил, вывел из действия на всё время моей жизни, значит, меньше зла в мир допущено, значит, не зря она прожита, эта моя жизнь.

Любомила помолчала.

- Тебя не переубедишь.

- Так я давно уже тебе говорил: зря стараешься.

- Хорошо, у меня нет настроения ссориться. Но мне тоже скучно. Может, тебе нужно чем-нибудь помочь?

- Ну и что ты умеешь? Помочь! Какой прок от тебя?

- Прясть, ткать - всё что угодно. Всем известно, что мы искуснейшие мастерицы.

Фёдор пожал плечами в недоумении.

- Хорошо. Помоги. Кто ж от помощи откажется?

3

Почему бы и нет? По крайней мере, на виду, а не втихомолку где-нибудь, готовит какую-нибудь пакость. Что он теряет? Келья преобразилась: появились скатерть, покрывала, занавески. Все скромное, благолепное, от смиренных мыслей не отвлекающее. И в то же время проникновенной, глубокой красоты.

Она вообще не исчезала больше, разгуливала по келье, по двору в длинной своей рубашке, иногда волосы заплетала в косу и казалась тогда совсем уж обыкновенной крестьянской девушкой. Весёлой, пышущей здоровьем, с ярким румянцем на щеках и лукавой усмешечкой в уголках губ.

Фёдор постепенно привык к её неотлучному присутствию, даже иногда покрикивал, когда она в чём-либо замешкивалась. С самых малых лет он привык к тяжёлому крестьянскому труду при монастыре, но сейчас втянулся в него даже с удовольствием. На Любомилу он поглядывал с ехидцей: пусть потрудится, всё какая-никакая польза. Упрямится? Упрямее его выискалась? Нет, его не переупрямить. Экая слава ведь - не только беса укротить, но ещё и заставить на себя работать. Не каждый на такое способен, а вот ему удалось.

Но когда она вдруг исчезла, он места себе не находил, всё из рук валилось. Вспоминал, как она тихо двигалась по келье, пряла у печки, их разговоры задушевные...

Глава десятая

1

Он пытался понять, как всё произошло, но, продираясь к самому началу умом, ещё расслабленным, то и дело проваливавшимся в туман, пустоту, непременно забредал в какие-нибудь кущи и там оставался, обессиленный.

Его вновь свалила болезнь. Никогда ещё он не был так близок к смерти. Он даже помнил, совершенно отчетливо, как чёрт и ангел спорили, кому принадлежит теперь его душа, приводили каждый свои доводы, но доводов тех, видимо, было поровну, и спор никак не мог разрешиться. Наверное, оттого он и остался в земной своей юдоли, чтобы довершить выбор. А может, просто она, Любомила, его спасла?

Эх, если бы спасла, так ведь погубила! Не исключено, что и хворь специально на него напустила, чтобы не было у него сил сопротивляться.

Нет-нет, опять к началу! Он заболел... Может, и в самом деле - её рук дело, а может, просто непогода, осень - немудрено было и простудиться. Она была постоянно рядом, готовила ему питьё из трав, топила печку, меняла пропитывавшиеся потом рубашки.

Пыталась успокоить, согреть, когда он стучал зубами в лихорадке.

Успокоить, согреть... Он ждал врага с другой стороны: что его будут улещивать, искушать любострастные бесы. Будут скакать перед ним нагишом, похотливо щериться. Но ничего подобного не было и в помине...

Доходя до этого места, он отступал, терзаться дальше умом было больно, невыносимо. Так же естественно, как есть, спать, что может быть в том нечистого? Не творит ли похоть как раз именно воображение?

Была ты для меня ангелом, а стала женщиной. Сошла с небес и вознесла на крылах своих. Пусть на мгновение, внезапное, глубокое озарение. И тихо, бережно опускаешь обратно с уверенностью, что повторится, не канет в забвение великое это чудо.

Была ты для меня женщиной, а стала ангелом... То, что от начала дней моих преподносилось как грех, мерзость, отступничество, явилось вдруг откровением, вспышкой, молитвою.