Глаза цвета Индиго (ЛП)

Я знаю, что люди говорят так в шутку, но это лишь напоминает мне о безжизненном теле Оливии. Не то чтобы я переставала думать о ней. Каждая моя мысль — о ней или о ее брате. Это ошеломляет и утомляет. Это никогда не прекращается. Даже во сне.

— Ну, — говорю я, — не я.

Горький смех вырывается из меня, а глаза наполняются слезами.

Дарла на мгновение умолкает, обдумывая мои слова.

— Что ты имеешь в виду? — наконец говорит она. Я слышу дрожь в ее голосе.

Я пожимаю плечами, и мои губы дрожат. Мое дыхание сбивается, и я издаю дрожащий всхлип, а из глаз текут слезы.

— Что случилось? — спросила она спокойно, понизив тон.

Я не произношу ни слова. Не могу остановить свои эмоции, когда они вырываются наружу. Они похожи на чертову тошнотворную карусель, смешанную с торнадо, и моя грудь взрывается от боли.

Дарла остается на линии, терпеливо ждет, не заставляя меня ничего говорить. Может быть, потому что знает, что я брошу трубку. Или потому, что она хорошо знает свою работу.

Собака-Один садится мне на живот и лижет мой нос. Я глажу его по голове, и грустное хихиканье отдается в моем теле.

— Хороший мальчик, — шепчу я, всхлипывая.

— Ты хочешь поговорить об этом?

Я обдумываю ее вопрос. Хочу ли я говорить об этом? Нет. Нужно ли мне это? Возможно. Однажды она сказала мне, что сдерживание эмоций принесет мне больше боли, чем их выплеск. И я ей верю.

— Да, — вздыхаю я.

Я рассказываю ей все, не упуская ни одной детали. Наверное, в глубине души я жаждала рассказать кому-нибудь об этом. Каждое слово из моего рта уносит с собой камень с моего сердца. Дышать вдруг становится намного легче.

Она не перебивает меня и не делает замечаний. Дарла позволяет мне плакать, делать перерывы, когда я чувствую, что больше не могу говорить, ждет меня и терпеливо слушает. Она не говорит, что ей жаль, что часто говорят люди в такие моменты. Она молчит.

— А я еще даже не открыла письмо, — признаюсь я, и она втягивает воздух.

— Я думаю, тебе стоит. Есть большой шанс, что это поможет тебе почувствовать себя ближе к ней.

Я киваю и смотрю в потолок.

— Ты можешь думать, что была на правильном пути, и смерть Оливии лишила тебя его, но ты все еще на нем, Индиго. Пока ты не упадешь, все будет хорошо.

— Как я могу убедиться в том, что не упаду?

— Найди что-нибудь, что будет держать тебя на ногах.

— Например?

— Мелочи. Ухаживай за садом, прочитай письмо, рисуй или начни бегать. Все то, что может помочь отвлечься от мыслей.

— Ага, — соглашаюсь я, думая о том, как я провела последнюю неделю.

Я только просыпалась, плакала, ела, смотрела фильмы, плакала еще, а потом спала. Выглядит жалко. Это не то, чего я хочу от своей жизни. Я не сделала ни одного шага вперед, чтобы потом сделать еще тысячу назад.

— И я ожидаю увидеть тебя завтра, — говорит она материнским тоном, почти заставляя меня рассмеяться.

Я кладу трубку и смотрю на белый конверт на столе, на котором написано мое имя. Он лежал там с тех пор, как она умерла. Элиас прочитал свое. Забрал его с собой. Мы все слышали, как его отец читал то, что было посвящено всем нам, но смелость прочитать свое так и не пришла.

К черту.

Я выхватываю его и разрываю, стараясь не повредить бумагу внутри. Я разворачиваю письмо и вздрагиваю, когда вижу ее аккуратный почерк.

«Привет, Блу!

Встретила здесь твою бабушку. Она очень милая. Она заплетает мне волосы и рассказывает мне истории о тебе. Она даже показывала мне твои детские фотографии. Она хочет, чтобы ты знала, что у нее есть свой сад, в котором растет Гриб, и что она хорошо о нем заботится. Теперь я тоже буду заботиться о ней.

Мне здесь хорошо. Я счастлива. Нет навязчивых мыслей, нет грусти. Все здесь довольны.

Я больше всего хочу, чтобы у вас, ребята, был мир, и я не обрету свой, пока это не случится. Я знаю, что это было эгоистично с моей стороны, и мне жаль, что вы чувствуете то, что чувствуете сейчас, но если бы было что-то, что могло бы мне помочь, я обещаю, я бы осталась. Никакая терапия не может стереть эти моменты. Они повторялись целых два месяца.