Глазами дочери (Воспоминания)

Помню ее брата — высокого, несколько прыщеватого гимназиста-восьмиклассника, обладавшего роскошным громовым басом и исполнявшего роль Царя Гороха. Помню и другого гимназиста, тоже «старика» — восьмиклассника, исполнявшего роль грибного царя — Царя Боровика. Его сестра, добродушная толстушка с очень низким голосом, пела Мухомора. Моя сестра Ирина — Царицу Морковку, другая девочка, не помню теперь ее имени, — армянка с чудесными черными, бархатными глазами — пела Чертополоха. Люба Орлова[31] (теперь кинематографическая звезда в Советской России) пела Редьку! Черненький шустрый мальчик — Рыжика, две очаровательные девочки-сестры — Волнушек, а я, раба Божья, — Опенку.

Моя «сольная» партия заключалась в следующем: «Ах, куда нам на войну? У нас ножки очень тонки!» На этом ария и кончалась, однако это не мешало мне принимать живейшее участие во всем, повсюду совать свой нос, пребывать в блаженном волнении и знать, конечно, всю оперу наизусть. А там и хоры, и хороводы, и пляски! А для этого надо собираться на репетиции, примерять костюмы, отплясывать все эти польки и кадрили — это ли не была радость жизни!

Спектакль состоялся у московских богачей Киворкиных, в особняке которых была своя маленькая сцена и зрительный зал. Наполненный элегантной публикой, он навсегда запечатлелся в моей памяти.

Среди красивых дам и кавалеров особенно выделялась экспансивная и экстравагантная княгиня Н.[32], о которой чуть позже я расскажу особо. В первом ряду я как сейчас вижу крестных моих младших братьев и сестры, ближайших друзей моих родителей, необыкновенно толстую Наталью Степановну Кознову и ее красивого супруга Петра Петровича — помещиков, хлебосолов страстных любителей искусства, в доме которых перебывали все знаменитости — не только русские, но и иностранные.

Вот — баронесса Энгельгардт с ее милым и породистым лицом, с лорнеткой в руках и вечной бархоткой на шее. А вот и Михаил Акимович Слонов[33] — композитор, друг моих родителей с длинной черной бородой, похожий на Ландрю дамский сердцеед, а рядом с ним — тучный Юрий Сахновский[34].

Прислонившись к стене, стоит загадочный красавец Мамонт Дальский[35] — наш великий русский трагик. А кто этот улыбающийся человек с копной белых волос и черными нависшими бровями? Да это же Станиславский![36]

А вот Зорина-Попова[37], бывшая опереточная примадонна, — уже старенькая, седая, но все еще незаурядная личность, и потому, глядя на нее, невольно задаешь себе вопрос: «Кто это?» А вот и ее современница и соперница, знаменитая когда-то каскадная актриса Серафима Бельская[38] — маленькая, очень прямая, слишком прямая, в рыжем парике и старомодном корсете.

И вот, наконец, очаровательно улыбающийся нарядным красавицам, Шаляпин, а рядом с отцом — Алексей Максимович Горький[39] — застенчивый, сутулый, как-то сам по себе.

Все это я вижу через дырочку в занавесе. У меня бьется сердце, когда я смотрю на эту разряженную публику, и я ощущаю настоящее волнение: «Господи, не опозориться бы!» Но сердце бьется радостно. «Главное — что папа скажет», — и я чувствую, что волнуется и он.

Он всегда волновался, когда мы, дети выступали. Волнение его выражалось, как ни странно, в подтрунивании над нами, но в шутках его проскальзывали весьма дельные советы, которые мы наматывали себе на ус, а именно: играй искренне, думай, о чем говоришь, а не просто болтай заученные слова, не придумывай игру, а вдумывайся в персонаж.

Спектакль прошел с оглушительным успехом и впоследствии был повторен еще раза два в пользу кого-то или чего-то — теперь уже не помню.

Княгиня H.

Появление княгини H., бывавшей у нас довольно часто, всегда сопровождалось большим шумом. Еще в передней слышался ее зычный низкий голос, оттуда разносились восклицания, возгласы, раскатистый, как гром, смех, шуршание ее шелкового платья с длинным трэном.

Княгиня была роста весьма высокого, сложения крепкого и полноты, пожалуй, чрезмерной. Княгиня была блондинкой с большой головой и крупными чертами лица, вся в локонах и кудельках, перетянутых лентой, откуда в парадных случаях торчала эгретка или колыхались бриллианты.

Любимым цветом ее платьев был серый: от темного до самого светлого gris perle^{32} и почти белого, особенно, когда она появлялась на театральных премьерах или больших приемах. Она всегда была наряжена в шелк, кружева, атлас, бархат или тафту. Драгоценности блистали V нее на груди, в ушах, на пальцах, на шее и в волосах. Она действительно сияла и была настоящим «сиятельством». Ей «сиять» полагалось так я — тогда маленькая девочка — думала.