Глазами дочери (Воспоминания)

Я помню Алексея Максимовича с детства. Помню, как смущалась, когда он смотрел на меня внимательно и чуть-чуть насмешливо, а глаза его были добрые-предобрые Но почему-то я конфузилась и старалась тут же исчезнуть, а теперь жалею — почему же исчезала… И так, урывками, встречала Алексея Максимовича, когда он приходил к нам.

Однако уже значительно позже, в начале двадцатых годов, мне выпало счастье близко «заново» познакомиться с Алексеем Максимовичем, и воспоминания о проведенных вместе днях навсегда останутся у меня в памяти — не только как о большом знаменитом писателе, но и о большом Человеке, с большой буквы.

Было это в Германии, началась наша дружба в Берлине. Моя личная жизнь, вернее мое замужество, сложилось неудачно — я развелась с мужем[49]. В Германии я оказалась совершенно одна и, конечно, льнула к семье Алексея Максимовича — самым близким мне людям. Сын Алексея Максимовича — Макс[50] был моим сверстником, другом детских лет. Его жена — Надежда Алексеевна, по прозвищу Тимоша[51] (так уж назвал ее Горький) — подругой юности моей. А когда я сказала ему…^{50}

…Учились мы, как сказал Пушкин, «чему-нибудь и как-нибудь». Об атоме я имела представление смутное и уже давно забытое. Алексей Максимович мне объяснил сущность атома, силу и энергию его и последствия этой силы, если ученым удастся эту энергию освободить. Помню, как он сказал:

— Если это случится, а это обязательно случится, ибо над этим ученые работают весьма серьезно (при этом, взяв спичку и как-то держа ее между пальцами, он щелкнул ими, и спичка отлетела далеко), на спичке улетишь в Америку!

* * *

В гости приезжало много всякого народа — знатного и незнатного, приезжала и молодежь. Алексей Максимович всегда встречал всех радушно По утрам он обычно уходил к себе наверх работать[52], и шуметь в это время не дозволялось. Тогда все уходили на пляж или разбредались кто куда. Собирались в столовой, когда подавался чай.

Алексей Максимович любил людей, но если кого-то из приезжавших недолюбливал (такое случалось), то сидел за столом молча, смотрел в никуда равнодушными глазами и барабанил пальцами по столу. Это была его манера выражать недовольство. Я это заметила, да и все домашние тоже знали. Однако Алексей Максимович никогда не был груб, и я никогда не слышала, чтобы он повысил голос. Вообще он не был шумлив, но все-таки однажды он прикрикнул.

Как-то после ужина мы с одной подружкой решили пойти купаться в море. Ночь была теплая, пронзительно лунная и тихая. Балтийское море вообще бурностью не отличается, а тут оно было как-то особенно спокойно и неподвижно, как лужа.

Мы обе хорошо плавали и поплыли далеко, наслаждаясь красотой. Даже горизонта за лунным сиянием не было видно. И вдруг слышим с берега оклик:

— Где вы? Плыть обратно!

— Давай, — говорю, — делать вид, что не слышим. Но тут же услышали приказ:

— Немедленно назад, мерзавки!

Мы молча повернули обратно.

— Ой, — говорю, — влети-и-ит!

И влетело!

Алексей Максимович стоял по щиколотку в воде. Не услышав никакого ответа ни на первый оклик, ни на второй он не на шутку испугался. Рассердился и на нас, и на свой собственный испуг — обиделся!

— Домой! — приказал он.

Мы поплелись домой сконфуженные и с «поджатыми хвостами». Алексей Максимович шел сзади и ворчал:

— Тоже придумали! Просто дуры какие-то…

Переодевшись, пошли пить чай со всеми. Алексей Максимович, всегда с нами ласковый и приветливый, на этот раз смотрел не ласково, как-то через нас и… барабанил пальцами по столу. «Барабанит, — думаю, — значит плохо!» Но заметив наш пришибленный вид и унылые физиономии (наверное ужасно смешные), он очень скоро сменил гнев на милость, и эпизод этот был вскоре им забыт. Но — не мною! Я и сейчас все это вижу, как будто это было вчера.

* * *

Охотно расскажу вам[53], как все случилось с той песенкой, которую я передала Надежде Алексеевне (Пешковой) и которая написана рукой Алексея Максимовича. Я бережно ее хранила с 1922 г. и вот привезла ее в Москву в 1968 г. семье Алексея Максимовича, так как считала, что это должно принадлежать им, или музею Горького.

Летом 22-го года я была приглашена Алексеем Максимовичем и его семьей провести отдых с ними на даче в Герингсдорфе. Мы были очень молоды, веселы, беспечны и всегда затевали всякие дурачества. И надо сказать, что Алексей Максимович, хотя и не принимал непосредственного участия в наших шалостях, любил, однако, наблюдать за нами, а иногда даже подстрекал нас и вдохновлял на всякие выдумки. Поэтому жизнь била ключом, и в компании нашей всегда было весело и радостно. Когда мы «шумели», Алексей Максимович появлялся как-то неожиданно, поднимая вопросительно и «улыбчато» брови. И хотя лицо его и выражало ласково: «Вот дурачье!», — но все же как-то поощрительно, и это нас весьма вдохновляло.

Вот так и случилось с песенкой, о которой я только что говорила. Мы сидели все в гостиной, что-то хором пели, а я бренчала на гитаре и вдруг унылым голосом запела: