Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира

Пламя было невысоким, но пол уже казался оранжевым. Под ложечкой засосало от страха, я прокричал предупреждение и достал шланг. Дверь была раскалена докрасна, от нее шел пар. Взломав засов, я лег на пол и несколько минут обдавал камеру водой. Кеннеди тоже лежал на полу, его торс тлел. Дым был едким и, кажется, заполнил все. Люди кашляли и задыхались. Кто-то помог мне вытащить преступника в коридор, где, не обращая внимания на сильные ожоги, мы перевернули Майкла, и я начал делать искусственное дыхание, сердечно-легочную реанимацию.

Когда я начал нажимать ему на грудную клетку, изо рта у него повалил дым – вот что я запомнил ярче всего. Дым вырывался из глотки, и я не мог не вдохнуть его тоже. Но я продолжал откачивать его, пока не прибежали медсестры и не воткнули ему в горло трубку. Как только скорая увезла его, кто-то приготовил нам чай. Я все еще кашлял, меня тошнило. Один офицер побелел, чувствуя тошноту, и начальник тюрьмы отпустил его передохнуть. Справедливо. Как Кеннеди устроил все это? Кто знает. Тогда зэки могли курить в своих камерах, но прикуривали для них сигареты мы, потому что зажигалок им иметь не разрешалось.

Некоторые коллеги потом спрашивали меня: зачем я вообще спас этот кусок дерьма? Ну, думаю, его смерть точно не лишила бы меня сна. Кеннеди был жалким подобием человека. Но в то же время я такой, какой есть. Мое сердце подсказывало мне вытащить его и сделать искусственное дыхание, так я и поступил. Мне стало жаль парня, который был покалечен в душе́. Как я выясню в последующие годы, такая работа порой может делать сострадательнее даже самых суровых тюремных офицеров.

Как-то раз у нас в изоляторе случилась целая серия пожаров в камерах, и один из них устроил Патрик Дюрр, парень из Рочдейла. Обычным делом было, что заключенные намеренно клали свои пожитки под кровать, собираясь устроить что-то в камере, потому что так меньше шансов их повредить. Собственность для них важна, потому что требуется время, чтобы накопить ее. Мы упаковали и пометили все его вещи – это стандартная практика после пожара в камере, а затем избавились от них, так как они были испорчены. После чего он подал иск, обвинив нас в том, что мы выбрасываем приличные тряпки. Дело было передано омбудсмену[10], привлекли адвоката, и мы оказались должны заплатить Патрику за его барахло. Это было даже смешно, ведь он сам все и устроил.

Еще одной звездой изолятора стал Гарри Хэммонд, известный в «Манчестере» парень. Алкоголик и наркоман, он был одним из тех заключенных, кого я находил очаровательными, у него было много действительно интересных историй. В то время я был его личным офицером – каждый из нас получал по горстке камер, и их обитатели могли говорить с нами о своих проблемах. У Гарри действительно были проблемы. Над ним надругались в детском доме. Однажды к нему пришел адвокат, который пытался получить компенсацию для воспитанников этого учреждения, но Гарри ничего не хотел. Ему не нужны были деньги, хотя этот адвокат говорил о тысячах фунтов.

– Я наркоман, алкаш… Это разрушило мою жизнь, и я не хочу вспоминать об этом.

Сорокалетний, покрытый шрамами, не раз избитый до полусмерти, всю жизнь просидевший в тюрьме, он был парнем, которому не для чего жить.

Мне сказали, что однажды он пытался отрезать себе лицо ножом. Он признался в этом. Это было не самоповреждение, а отчаяние.

Впрочем, несмотря на то, он не был бы доволен тем, как все вышло у него в жизни, но смирился бы с этим.

В то утро в изоляторе дежурил старший офицер, который любил драться и дубасить всех подряд, только ради этого он и пошел работать в тюрьму. Моя утренняя работа состояла в том, чтобы обходить камеры, подсчитывая зэков и собирая запросы.

Когда я добрался до Гарри, он сказал: «Ну что, мистер С.? Можно мне сегодня сделать зарядку?» Я сказал ему, что да. Он имел право провести час во дворе – в его просьбе не было ничего особенного. Я весь день дежурил, так что позаботился бы об этом – ну, типа, обещал ему, что все будет нормально.

У нас был блокнот, где мы записывали всякие бытовые штуки: хотели ли заключенные принять душ, позвонить по телефону, сделать зарядку…

В общем-то, это и все, что им было разрешено. В изоляторе тех, кто был за что-то наказан, запирали на 23 часа – довольно много. Затем вывешивали расписание на всеобщее обозрение в офисе, примерно одно и то же каждый день. Тюремные надзиратели – люди привычки, как и заключенные, и важно создавать и поддерживать систему. Еще по нашим правилам нельзя было выпускать сразу двух заключенных. Не должно быть никакого общения. Большинство парней в изоляторе чертовски опасны, поэтому их нужно было держать отдельно.