Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира

Кто-нибудь постоянно пытался поговорить с ним. Был один офицер, который хорошо ладил с бывшими военными в заключении: многие из них страдают ПТСР, уходят из вооруженных сил и обращаются к преступлениям. Единственное, что беспокоило полицию в деле Бриджера, – это слабость доказательств. Правоохранительные органы хотели получить как можно более полную картину его слов и действий, какими бы незначительными ни казались подробности, и нам сказали, что все, что Бриджер расскажет, должно быть задокументировано и использовано в суде. Нам также объяснили, что Бриджер служил в армии, хотя, когда дело дошло до суда, признал, что это была ложь, потому что не хотел, чтобы люди в Махинллете «знали о его прошлых проблемах». Тот офицер-ветеран, который, как и все мы в то время, все еще думал, что Бриджер прошел подготовку в секретном парашютно-десантном спецназе британских спецслужб, посетил его в камере. Уходя, офицер сказал, что должен немедленно поговорить с охраной: потребовал карту, и ему ее выдали. И ему, и всем остальным: ублюдок обдурил полицию, рассказав о пяти разных местах захоронения бедной маленькой Эйприл. Офицер взволнованно ушел со своей картой, но был в итоге разочарован, как и все остальные. Он был настоящим манипулятором, этот Бриджер.

К нему также приходил психолог. Обычно в тюрьме психологической помощи не дождешься. Британские психологи не спешат добавить в свое резюме таких ребят. Это не очень похоже на крутое профессиональное достижение. Из сотен заключенных, с которыми я познакомился в течение многих лет и которые нуждались в такой помощи, Бриджер был единственным, к кому приходил психолог до вынесения приговора. Обычно психологи работали только с отделением специального вмешательства (ОСВ), о котором я расскажу позже, и изолятором, и занимались почти исключительно терроризмом, насильниками и преступниками с расстройствами личности.

В медицинском отделении Бриджер получал гораздо больше, чем получил бы в любом другом месте тюрьмы, так что у него было много взаимодействий, где срабатывало его сраное очарование. Персонал ходил вокруг него с горящими глазами и воспринимал каждое его слово как Евангелие. Мне это казалось отвратительным. Он был подлым, презренным существом. Позже я читал отчеты психологов. Один описывал его как одного из худших убийц прошлого века, что вполне справедливо, если составить хит-парад всех серийных убийц и им подобных.

Что касается внешности, он был примерно того же роста, что и я, и похожего телосложения. Я думаю, он мог бы запугать парней, у которых не хватало силы духа. Если бы он считал кого-то слабым, то непременно воспользовался бы этим, хотя в душе был трусом. Не было таких случаев, чтобы его сдерживали и так далее.

У каждого пациента была медсестра, в том числе у Марка Бриджера. У каждой медсестры – пара пациентов, с которыми она работала один на один как личный офицер.

Мы называли его медсестру Принцессой (в милой, а не саркастической манере). Как-то раз она пришла на работу после нескольких выходных подряд, это было во вторник, и я сидел с К. К.

Как и все остальные здесь, она серьезно относилась к своей работе и сказала нам, что Марк – медсестры всегда называли его по имени – в ее отсутствие причинял себе вред. Мы оба тогда работали, так что это казалось маловероятным.

– Хочешь взглянуть на него? – спросила она, и мы пошли к его камере.

Мы захватили с собой еще пару офицеров. Марка не выпускали из камеры, и К. К. вошла внутрь.

– Что ты делал с собой, Марк? Почему ты нам об этом не сказал? Почему ты ждал до утра вторника? Давай посмотрим, что там.

Он закатал рукав и показал ей эти жалкие царапины, вроде тех, что можно получить, зацепившись за ветку во время работы в саду, только не такие глубокие.

К. К., будучи очень проницательной, повернулась ко мне и едва заметно качнула головой: «Не говорите ни слова, мистер Сэмворт».

Она спросила, зачем он это сделал.

– О, просто я все выходные чувствовал себя подавленным.

Мне хотелось придушить этого гребаного придурка. Вот каким он был – жалким до глубины души.

У одного парня, Билли Торпа, был СПИД, и я рассказываю вам об этом только потому, что он сам всем рассказал. Ему было тяжело тут, и мне было его жалко. Он приходил к нам несколько раз, в основном из-за разговоров в крыле К или где-то еще о том, что у него СПИД. Думаю, вы можете себе представить, как это происходило. Ему не было нужды находиться в медицинском отделении, он мог бы прекрасно отбывать свое наказание в любом другом месте, но открытость делала его уязвимым.

Билли был покладистым парнем и, несмотря на то что был немного слабым и страдал от болезни Альцгеймера, легко общался с кем угодно, включая Марка Бриджера. В тот день он плакал.

– Что случилось, Билли?

– Я не знаю, что делать… Я не могу говорить… Я не… – всхлипывая, он умолк.

– В чем дело?

– Мы можем пройти в кабинет?

Я отвел его в кабинет и позвал К. К. Я умею справляться с плачущими заключенными, но у нее это лучше получалось.

– Что случилось, Билли? Тебя что-то расстроило?