Глазами, полными любви

Домик, в котором жила бабушка, обретался рядом с трамвайной линией, неподалеку от пересечения с широкой и шумной магистралью имени другого революционера, уже советского разлива, проспектом Кирова. С лица земли ветхое строение исчезло где-то в середине двухтысячных годов. Иногда Наташа жалела, что не успела попрощаться с ним, оставить на память фотографию об уходящем на глазах прошлом. С другой стороны, ей не составляло труда в любой момент вернуться мысленно в то время, когда дом был полон шумов, звуков, запахов – словом, жил своей небогатой, незамысловатой, но такой полной жизнью. Детская память способна фиксировать детали не хуже фотоаппарата.

Многое, связанное с обитанием на улице имени двух итало-американских анархистов, Наташа начала помнить примерно с двух-трех лет. Самое первое, яркое и до сих пор самое тревожащее воспоминание относилось к странному сну. Очень четко и ясно всю жизнь помнилось, как в послеобеденный час она лежала с матерью на узкой металлической кровати в малюсенькой комнатушке двухкомнатного бабушкиного домика. Комнатка была настолько мала, что помимо кровати в ней помещался лишь небольшой круглый столик, застеленный белой кружевной скатертью, края которой свешивались едва не до пола.

Мама убаюкала девочку, и Наташе стало сниться, что у лежащей рядом матери выросли вдруг длинные-предлинные, почти на половину лица, ресницы. Девочка отчаянно пыталась раскрыть маме глаза, но те никак не хотели открываться. От страха малышка проснулась с диким ревом. Мать, недовольная тем, что дочь не дала ей отдохнуть, прикрикнула на нее. Обиженная и испуганная Наташа, не в силах объяснить, что с ней произошло, сползла с кровати и со зла сорвала скатерку со стола. Все стоявшие на нем коробочки, флакончики и вазочки полетели на пол. Мама от такого демарша окончательно проснулась, влепила неразумной дитятке шлепок, и Наташа, всхлипывая, отправилась искать защиты у бабушки.

…Всякий раз, вспоминая этот эпизод, Наталья Алексеевна чувствовала, как начинает щемить сердце. Непонятный сон оказался звоночком из будущего, пробившимся сквозь детское подсознание. Всего через несколько лет, когда Наташе не исполнилось и семи, ее мама действительно перестала открывать глаза. Навсегда. Весной 1961 года в городской больнице №1 ей неудачно сделали операцию по удалению части легкого, пораженного туберкулезом, и живой родные ее больше не увидели.

Много времени спустя в одном из лечебных корпусов той же горбольницы попрощался с жизнью отец Натальи Алексеевны, сгоревший от рака. До этого, на заре туманной юности, ей самой пришлось отваляться пару месяцев в неврологическом отделении «горки» со странным диагнозом «нервное истощение». Словом, с этим местом было много чего связано. Оно как будто рифмовалось со страницами ее житья-бытья. Кто знает, иногда думала женщина, какую еще деталь ее жизненного пазла хранит горбольница в своих стенах и подвалах…

Историю о том, как бабушка Ульяна оказалась в неказистом домишке, Наташа узнала через много лет от маминой сестры, тетушки Дины. Драматический эпизод семейной саги оказался связанным с непутевым бабушкиным мужем. Когда семья решила перебраться в Новосибирск из небольшого городка в Кемеровской области, дед Григорий то ли потерял по пьяному делу, то ли промотал на любовниц довольно большие деньги, полученные от продажи добротного каменного дома на их прежнем месте жительства. Оставшихся средств хватило только на небольшой домишко. В нем дед поселил супругу с детьми, а сам отправился искать счастья по белу свету.

Прекрасный специалист-ветеринар, лечивший в основном лошадей, дедуля отличался и другими, менее похвальными качествами. Видный собой, обладавший яркой восточной внешностью, Григорий был лихим выпивохой и бабником. Наталье довелось видеть его несколько раз в жизни, когда он, неизвестно откуда, на некоторое время возвращался к родному порогу. Трезвым она дедушку не заставала ни разу. Напившись, он пел всегда одну и ту же песню: «Эх, загу-загу-загулял, загулял парнишка, парень молодой. В красной рубашоночке, хорошенький такой!»