Глазами сокола (СИ)

Солон всё хуже различал картинки этого мира, но всё чётче были очертания предметов, которых касались его пальцы. Всё острее был слух. И не смотря на то, что буквы печатных и плывущие строчки рукописных книг уже стали для него невидимыми, окружающий мир доверял ему свои тайны куда охотнее, чем раньше. Он слышал приближение грозы раньше, чем её можно было увидеть в чистом безоблачном небе, он касался кончиками суховатых пальцев морских ракушек, и описывал красоту их форм так поэтично и точно, как не мог ни один зрячий; по запаху он мог предугадать появление на книге губительной плесени ещё до того, как обычный человек снял бы её с полки, чтобы вытряхнуть пыль. Ему было хорошо в этой библиотеке. Слепому нравилось чувствовать себя её хранителем, тем, кто заботится о ней. И здесь обитали не только книги. За потайными дверями и в скрытых нишах хранились разные диковинки, часто наделённые волшебными свойствами и совершенно неясным значением. Именно лёгкий щелчок, с которым открывалась одна из таких ниш, разбудил его в эту ночь.

Он не мог различить силуэт незваного гостя в ночной мгле, но отчётливо слышал поступь его ног, удивительно тихую, его потаённое дыхание и шорох одежды. Солон слышал всё, что не смог бы, будь он зрячим. Старик не боялся вора, так же, как и не боялся смерти. Он так долго жил со страхом, что кто-нибудь узнает о том, что именно он помог Вольфраму бежать, и что за это его, непременно, повесят, что привык к боязни настолько, что перестал её замечать. Будто Солон уже давно был мертвецом и смерился с этим.

Старик знал: в тайнике недалеко от двери его комнаты не было ничего интересного для простого вора. Но его гость и не был простым: откуда-то он знал не только о существовании потайного механизма, но и секрет его замка. Как же он выяснил это? Сколько лет замок не открывали?

Солон нарочито громко окликнул своего незваного гостя сквозь оставленную открытой дверь спальни:

– Я знаю, что ты здесь!

Но вор не пустился в бегство: замешкавшись лишь на мгновение, он перестал таиться, бросил все силы на взволнованные и шумные поиски. Послышался мерзкий звук (старик его ненавидел), с которым рвётся бумага, затем что-то разбилось. И тогда он решил, что лучше он сейчас лицом к лицу встретится с неудачливым вором, чем найдёт свою библиотеку в руинах после.

Старик вышел с подсвечником в руках не потому, что ему нужен был свет дрожащей свечи, а потому, что он был тяжел и придавал ему немного уверенности для встречи с неведомым взломщиком.

– Я не хочу причинять тебе вред, монах, – послышалось из темноты, – заберу одну вещь и уйду. Но лучше тебе не пытаться мне препятствовать.

Что-то в голосе незнакомца показалось Солону смутно знакомым. Это сходство со звуковым образом, отпечатавшимся в его памяти, он чувствовал, было важным. Что-то неуловимое, непонятное, едва различимое… То, что он, на удивление отчётливо слышал звук «х» в конце слов, где собеседник делал вдох, то, как категорично звучали его слова после «но»… Слегка рокочущий тембр не хотел соединяться в одну картинку с этими маленькими открытиями, но вызывал смутные ассоциации… Вдруг, Солон понял: это был голос его любимого господина, бывшего Хранителя, павшего в ночь, когда он помог бежать его сыну. А Вольфрам ведь, когда-то, делал слишком большие паузы между словами, ни с того, ни с сего, оттого и угасающие звуки в конце слов слышались, отчётливее, чем нужно, уходя в едва слышное «х».

Господь услышал его молитвы: вот он, Вольфрам, стоит перед ним, в стенах Цитадели. Целый и невредимый, хоть и был вынужден прятаться, как ночной вор, хотя должен был бы здесь быть хозяином.