Глядя на море

Сильвен — изредка, Жан практически никогда, а Фабрис в последнее время тоже приходил все реже и реже. Даже о визитах Матье — который жил к ней ближе всех — теперь можно было только мечтать. Верх неблагодарности! Она ни слову не верила в этой истории о депрессии, о которой ей уже несколько раз твердила Анжелика. Матье в депрессии? Да это же смеху подобно! К тому же мужчины редко болеют нервными заболеваниями. Куда подевалась его мужественность, приобретенная на занятиях по дзюдо, которые она столько лет оплачивала? Нет, он просто решил воспользоваться этим нелепым предлогом, чтобы ее бросить, слишком озабоченный зарабатыванием денег, чтобы вспомнить, что он избавился от старой матери, поместив ее в дом престарелых! Конечно, он многого добился в профессии, но ведь и другие сыновья тоже, так что если он считал себя лучше остальных, то напрасно. Фабрис мог гордиться своим портфолио в области страхования, у Жана было процветающее агентство по недвижимости в Лондоне, а Сильвен занимал видное место среди врачебной элиты. А Матье что делал? Продавал бумагу… Книготорговец — далеко не лучшее ремесло в этом мире, хотя бы по сравнению с занятиями братьев. Если его обожаемые книги стали приносить ему средства к существованию, тем лучше! Особенно если вспомнить, сколько времени было на них ухлопано даром!

— Войдите! — крикнула она, услышав стук в дверь.

Уверенная, что это горничная или служащий, составлявший меню на неделю, она даже головы не повернула. Так что когда в поле ее зрения возник Матье, она чуть не подскочила в кресле.

— Ну и ну! А я как раз думала сейчас о тебе…

— Добрый день, мама!

— Мои дни теперь слишком редко бывают добрыми, — кислым тоном произнесла она. — Ты уже сто лет у меня не появлялся!

— У меня проблемы со здоровьем.

— И что же с тобой такое?

Он как-то странно посмотрел на нее, прежде она никогда не видела у него такого выражения лица.

— Мне пришлось прекратить всю свою деятельность, чтобы поразмышлять и прийти к определенным выводам.

— Куда пойти?

Вместо того чтобы повторить сказанное громче, он сел напротив нее и показал на лежавшую на столе маленькую коробочку, наполовину спрятанную под начатой плиткой шоколада и телевизионной программой.

— Хотя бы сейчас возьми слуховой аппарат, очень тебя прошу! — произнес он отчетливо.

— Зачем это? Ты знаешь, я терпеть не могу, когда у меня что-то находится в ухе!

— Мы будем лучше понимать друг друга, пожалуйста!

Она неохотно повиновалась и какое-то время мяла пальцами крошечные протезы, так что они тоненько шипели.

— Я не буду лучше тебя слышать с ними, — проворчала она.

— Нет, надень, прошу тебя, осторожно, не торопись…

Он подождал, не проявляя признаков нетерпения, пока она будет готова.

— Ну, можем начать. Ты собираешься сообщить важные новости? Что-то очень серьезное?

— Нет, что ты. Я просто пришел поговорить с тобой, мама, поговорить откровенно.

— О чем поговорить?

— Ладно, начну с простого вопроса. Почему ты меня не любила?

Смутившись, она издала короткий смешок.

— Послушай, но это же полная ерунда!

— Нет, не надо. Это — правда, и ты знаешь это так же хорошо, как и я. Не думай, я не собираюсь тебя обвинять, а просто спрашиваю, почему? Мне важно это знать.

— Мать любит всех своих детей, Матье. Но не всех одинаково. Ты был не очень-то приятным ребенком, признайся, постарайся вспомнить.

— Не очень приятным?

— Да. Ты был скрытным, всегда держался особняком.

— А каким еще я мог быть? Братья даже не смотрели в мою сторону, ты, кстати, тоже. Если бы мне пришлось что-то вспомнить из детства, я бы хотел вспомнить какую-нибудь ласку, момент нежности между нами, но такого в моем детстве совсем не было.

— Послушай, Матье! Представь, мне пришлось одной воспитывать четверых мальчишек!

— Но у тебя хватало времени на остальных моих братьев!

— Они все были намного старше тебя, с ними мне приходилось улаживать множество более серьезных проблем, чем возня с недовольным малышом!

— Я просил тебя быть откровенной, мама. Если ты не хотела четвертого сына, зачем тогда вы меня зачали?

— Надеялась, что будет девчонка! — вдруг воскликнула она с поразительной искренностью. — Всю супружескую жизнь я мечтала о дочери. Ты был моей последней попыткой, последней надеждой. Твой отец, кстати, считал, что с нас довольно и тех троих мальчишек, что у нас уже есть, однако на этот раз заупрямилась я. Верила, что будет дочь, и была несгибаема, как сталь.

— Итак, ты была разочарована?

— Само собой. Но, я хочу сказать, как только…

Она прервалась, покачала головой, поправила слуховой аппарат.

— …Как только разочарование прошло, — подхватил он, — ты могла бы перестать меня игнорировать.

— Не понимаю, к чему этот разговор? Ты ведешь речь о событиях сорокашестилетней давности, это уж чересчур! Я занималась тобой, насколько я помню.

— Без особого энтузиазма.

— Ты всегда, как мог, уворачивался от моих забот.

— Но не в четыре года. Мои первые воспоминания связаны с тем, что я всегда был один, где-нибудь в уголке.

Все больше смущаясь, поджав губы, Мишлин молчала.