Глиняные буквы, плывущие яблоки

Иногда из озера выпускали воду, чтобы прибраться на дне. Это становилось для Лидии кошмаром. С годами она раздобрела и самостоятельно перебраться в Анхор уже не могла; сидела в кустах, прикрыв грудь обломком весла. В таком виде она была замечена юными пионерами, Эдиком и Ринатиком. «Русалка!» – воскликнули пионеры. «Как вам не стыдно, дети, верить в такое суеверие! – слегка в нос сказала Лидия Петровна. – Русалок не бывает». – «А вы кто тогда такая?» – «Я – первая в Ташкенте женщина-аквалангист. А это мое снаряжение». И показала на хвост. Ребята согласились перенести сексапильную женщину-аквалангиста в Анхор. По дороге задавали ей вопросы. «А какой вы нации?», «А почему вы без лифчика?» По нации Лидия Петровна оказалась метиска, а про лифчик строго сказала, что если много будут знать, скоро подохнут.

Кстати, один из них, Эдик, уже комсомольцем приходил к ней и приносил транзистор, чтобы вместе послушать музыку и поговорить на научно-популярные предметы. Современная музыка Лидии Петровне не нравилась, а Эдик, наоборот, нравился так, что хотелось шепнуть ему в оттопыренное ушко: «Друг мой, давайте нажмем на кнопочку выкл и предадимся безумству. Пятьдесят лет для русалки – это не возраст!» Но недогадливый Эдик всё задавал ей вопросы, в основном про речную флору и фауну, поскольку учился на биофаке. Потом лет через десять, разочаровавшись и в флоре, и в фауне, приполз к ней. Был нетрезв, тыкал в лицо букетом, позаимствованным с Монумента Мужества, и щекотал ее по чешуе. Особенно ее растрогал вопрос, как им предохраняться. «И чему только вас там на биофаке учат!» – смеялась Лидия…

Распад СССР поначалу не внес в жизнь Лидии Петровны ощутимых перемен. Меньше стало русских, больше милиционеров. Ей выдали новый паспорт – зеленый, это ей даже больше нравилось: зеленый цвет напоминал ей родную тину и ряску на дне. Относились к ней хорошо, национализма на себе она не чувствовала. Но однажды заметила незнакомку, которая прогуливалась по дну с детьми. Незнакомка была замотана в платок, из платка торчали два клыка, как у моржа, только золотые. «Здрасте пожалуйста, – сказала Лидия Петровна, – вы кто будете?» – «Мухаббат», – ответили из платка.

Мухаббат была местной русалкой, по-русски понимала плохо, проживала раньше в Амударье. «Теперь Амударья узкая, как арык, всю воду на хлопок берут», – жаловалась Мухаббат. «А я не знала, что у узбеков тоже русалки есть», – удивлялась Лидия Петровна. «Много есть, – кивала Мухаббат, – раньше в Аральском море много жили, теперь воды нет, русалка – кто умер, кто больной раком». И Лидии Петровне становилось стыдно за свою сытную жизнь в столичном водоеме.

Постепенно вся семья Мухаббат-опы переехала в Комсомольское озеро, которое теперь носило имя какого-то Ануширвана. Жить в озере стало тяжело от шума и танцев русалочьей молодежи. Лидия Петровна глотала валерьянку. Она решила уйти из озера. Писала Эдику: «Забери меня отсюда! Я согласна жить даже у тебя в ванне». Но письма оставались без ответа. «Русские о своей нечистой силе совсем не заботятся, – поила ее чаем Мухаббат, – в нашем народе к нам уважения всё-таки больше». – «Говорят, снова хотят сибирские реки в Аральское море направить, – говорила Лидия Петровна, – тогда можно будет в Россию прямо отсюда переплыть». – «Можно, – соглашалась Мухаббат. «Только куда я поплыву со своим давлением? И ревматизм, и целый букет… Молодая была – хвостом бы махнула, только вы меня и видели. А теперь кому я нужна, пенсионерка подводная?» – «Да, сестра, сиди уж здесь, – говорила мудрая Мухаббат. – Может, еще повезет, утопленник солидный встретится». – «Да ну, – отмахивалась хвостом Лидия Петровна, – все они барахло, одни комплексы. Мне нужно живое, для души…»

Так и сидели, пока не допивали чай и над водой не зажигалась луна, и все русалки, жившие в стоячих водах, независимо от национальности, поднимались над водой и пели, каждая на свой лад, прекрасный гимн ночному светилу…

Ким дочитал последнюю сказку Кучкара и закрыл тетрадь.

Сунул в сумку, снова занялся статьей.

Он возвращается в электричке. В окне – всё то же самое. На коленях – стопка листов, читает, морщится, правит. Другой рукой придерживает баклажку с остатками чая, заваривает каждое утро, зеленый, кладет в сумку на день. Сегодня встретился со свекровью этой женщины, с мужем не удалось – в бегах. Свекровь гуляла с девочкой, Хабибой, охотно делилась. Хочет подать на «грин-карту», спрашивала, может ли он, как журналист, с этим помочь. Когда прощались, плакала, хотя только одним глазом, другой сухой, деловой. Дерево, возле которого попрощались, показалось знакомым. Проводил взглядом женщину с коляской, посмотрел: джида. Надо же, дерево-мигрант. Статья почти готова. Вторая, про Кучкара, затормозилась: тот, кто мог что-то рассказать, долго отмалчивался, а теперь…

Ким поднял голову.

В вагоне наметилось движение.

«Контролеры», – подумал он и снова ушел в листки, билет у него был.

Нет, что-то не то. Наверное, разносчики. Сейчас начнется: самоклеящиеся иконы, несгораемые спички, всё для дома. Тоже не угадал…