Глиняные буквы, плывущие яблоки

Так же безразлично он воспринял свой перевод в область, «мертвой душой» в один из хакимиятов: какая разница, в какой точке мирового пространства продавливать собой диван, раз в две недели отправляясь на вызов? Ну, еще три-четыре мастер-класса для молодой смены. Шел год очередного Барана, одни говорили – водяного, в других газетах – каменного, или глиняного, или черного, какая разница? Год Барана завис, как антициклон, над ними, и следующий год будет тоже годом Барана, и сле-следующий тоже… Он поработал в одной области, потом его перевели в другую, с повышением на пару миллиметров. В Ташкент не тянуло. Иногда звонил Куч, уже выброшенный из политики, поддатый, словоохотливый; Москвич держал мобильник, пытаясь вспомнить, как называлась повесть Достоевского, о которой они тогда, молодые и потные, спорили в спортзале…

Потом всё-таки стало плохо, на одном сеансе боль была нестерпимой, он застонал. Отправили в поликлинику, в областную больницу, диагноз скрывали, намекали, что надо в Ташкент. «Есть родственники?» Дал телефон Куча. Сам ему позвонил, глухо; настучал эсэмэску, тишина. Приходили проведывать с работы, молодежь натащила целое ведро роз. Куч не проявлялся. Зато пришли какие-то типы, передали на словах большой привет от Дады, задали несколько вопросов о Куче, о его биографии. Для чего? Он плохо понимал, язык сам что-то отвечал, с трудом, помимо его воли; гости ушли, во рту горело, он бился головой о подушку. Затрещал мобильный. Звонила мать. Ругала, что сам ей не звонит, не давая ему оправдаться; спрашивала о делах и здоровье, не давая ответить… «Что ты молчишь, как пень?.. Что-то на работе?» Через минуту с ней уже говорил главврач, правда за дверью, но «рак языка, запущенная форма» Москвич услышал. Ему вернули мобильник. «Я приеду, – кричала изнутри мать, – всех их на уши, сволочей, поставлю! Я им самим языки пооткусываю!..»

Куч так и не проявился; Москвич позвонил одному из общих знакомых. Еле ворочая языком, спросил. «Ты что, не в курсе? – ответили в трубке. – Да, позавчера, возле самого его дома…» Москвич откинулся на подушку и завыл. Прибежали, вкатили укол.

Больше разговаривать уже не мог.

Приехала мать, бесполезно «ставила всех на уши», плюхнула перед ним баночку с каким-то песком, который «успокаивает», подружилась с больничными кошками, гладила их. «Кожа да кости», – показывала на Москвича ногтем. Несмотря на боль, он чувствовал, что что-то в его жизни еще должно произойти, вот-вот, и ждал этого.

И дождался. В одно светлое утро в палату вошла делегация в белых халатах, накинутых поверх костюмов мышиного цвета. Тот, кто помоложе, держал букет повядших гладиолусов, а кто постарше и потолще зачитал указ о награждении Москвича медалью «Олтын кучкар» за добросовестный труд и вклад в дело воспитания подрастающего поколения… Медперсонал захлопал, мать прослезилась. Москвича приподняли, всунули в пиджак, прикололи медальку, попросили улыбнуться для истории, потом попросили не улыбаться, поскольку качество улыбки не устроило, а просто подумать о чем-то большом и высоком. Москвич выпучил глаза, в лицо плеснула первая фотовспышка, боль вдруг ослабла, он высунул им почерневший язык и улыбнулся.

Ким убрал свои записи, Водитель принес еще саксаула и пытался наладить костер. Москвич и Принцесса просто сидели.

– Холодно, – сказала Принцесса.

– Сейчас будет теплее.

Москвич поднялся, прошелся.

Вернулся, сел.

– Может, всё-таки споем?

– А что?

– Только не «Подмосковные вечера».

– И не «Миллион алых роз».

Москвич наклонился к Киму, что-то сказал на ухо.

– Не обижаетесь, Тельман?

– Да нет, – Ким пожал плечами. – Сам люблю, говорил же. Я, правда, сейчас без распевки.

– Подхватим.

Ким приподнялся, пригладил волосы.

– Выступает лауреат республиканских конкурсов детских хоровых коллективов…

Закашлялся.

– Давай, давай… Можешь не объявлять, – похлопал его по спине Москвич.

Ким набрал воздуха:

Висит на заборе, колышется ветром,
Колышется ветром бумажный листок:
«Пропала собака! Пропала собака!
Пропала собака по кличке Дружок!»

– Пропала собака… – подхватил Москвич. – Пропала собака!

Последний куплет допевали все вместе.

– Глупая всё-таки песня, – поморщился Москвич. – Может, еще что-нибудь споем? Я лет двадцать не пел.

Спели. И «Выхожу один я на дорогу». И «Учкудук». И даже многострадальные «Подмосковные вечера». В конце Москвич, попросив не смеяться, если вдруг забудет слова, спел «Strangers in the night». Слов не забыл. Ему хлопали, а Принцесса даже поднесла букетик из каких-то веточек.

– Интересно, а почему наш Водитель ничего о себе не рассказал, – спросил Москвич, когда все отхлопали.