Глиняные буквы, плывущие яблоки

По мере того как росло число людей на Земле и совершенствовались орудия сжигания, разрастался и ад, поскольку для возрастающего числа грешников уже были тесны пламя масляной лампы или огонь в горне сельского кузнеца. Добыча и использование нефти открыли новую эру в истории ада. Каждый автомобиль успевает за день поджарить до двух тысяч грешных душ, скоростные автомобили – и того больше.

Оглянитесь вокруг себя, призывала книжка, и вы увидите, вы услышите... Вот горит электрическая лампа – кто там стонет на ее спирали? Вот проехал, вскрикнув, автобус... Зажглась, вздохнув, газовая горелка... История ада, его настоящее, совершается на наших глазах.

Но запасы горючего на Земле не вечны. Будущее – за Безводным адом. Некоторые называют его Сухим адом. Ибо в прошлом и настоящем воздушные тела грешников, намучавшись на огне, спешат погрузиться в пресную воду, дабы утешиться. Соленая вода, из-за их греховности, их не утешает. По мере того, как на планете будет оставаться все меньше пресной воды, все больше грешных душ будет обречено на Сухой ад.

– И так – до Судного дня, – дочитал я и закрыл книжку.

– М-да... – сказал Иван Никитич. – Экология какая-то.

Мы посмотрели на горящую на столе керосиновую лампу и поежились...

– А “Истории рая” там, в книжках, нет? – спросил Никитич.

“Истории рая” не оказалось.

– Наверно, современный автор писал, – предположил я. – Двигатели знает.

– Мне отец, – сказал Муса, – говорил, что ад под землей находится, а вход в него – под нашей Баней. И я отцу своему верю.

– А мне понравилось, – усмехнулся Иван Никитич, – как автор про “безводный ад” изложил. Все как у нас. Очень жизненно нарисовано. Как считаешь, Ариф?

Учитель сидел с каким-то удивительно мрачным лицом.

– Я... – вздохнул. – Я жалею.... Человека, который эту книгу писал, жалею. Что он испытал – он ведь в свою душу заглянул! И расхохотался. На целую книжку. Это – святой хохот, но... Не стоило такую специальную книгу писать. Не так все. Не так. Про добро и зло не написал – почему? Это же... главное! И еще – чудо. Зло побеждает добро, потому что зло сильнее, умнее, красивее добра, но происходит чудо, и зло оказывается в убытке. Чуда этот писатель не чувствует, одну только технику. Техника ему все загородила... Напрасная книга!

Говоря эти путаные слова, Учитель поднялся, быстро попрощался и, пожелав Мусе выздоровления, ушел.

– Да... – сказал я. – Так про алфавит его и не спросили.

Посидев еще немного, разошлись. Часам к восьми Мусе стало хуже. Стал бредить, кричать, что его тело сжигают, и просить пить. Пить. Пить!

Пить!!!

Марьям взяла ведра и, стараясь не греметь, пошла в сторону бывшей библиотеки.

6.

Воздух стал тугим от сплетен.

“Учитель пошел туда. Учитель пошел сюда”. Стало известно, что он водил детей в Баню, на подготовку смотреть. Странная вещь для смотрения! Баня — не детское место. Что еще он там делал? Завел детей в Зал Солнца. Купол показывал, опять про свой алфавит говорил, бесстыжий. Он бы еще их туда в Банный день привел! А на куполе, между прочим, женское лицо есть; зачем такие вещи детям показывать? У детей еще голова не окрепла, а он по ней – женщиной, женщиной! Будущих развратников для родины воспитывает. Куда смотрит Председатель? Обещал же разобраться, а он такие обещания, когда кого-то наказать надо, — всегда сдерживает.

Такие вот ползли разговоры; хотя во многих домах Учителю сочувствовали, а из одного дома даже отправили к нему ночного гонца – убедить скорее уезжать, пока не произошли беда и несчастный случай. Гонец вернулся ни с чем.

За этими слухами колесо времени стало крутиться быстрее. Осень уже добежала до середины, сухая, солнечная. Все село стояло сплошным Залом Солнца – красное утром, желтое днем, золотое вечером. Ночью зажигались звезды с кулак величиной; люди сидели в своих глиняных гнездах под этими звездами и на все лады обсуждали Учителя. Пошел туда. Пошел сюда. Загадки.

Новый слух прокатился по селу и занял рты и языки на пару вечеров – умирал Старый Учитель.

Новый учитель посетил его. На этот раз один, без детей. Старик лежал совсем плохим, бубнил какие-то стихи из учебника “Родная речь”, постоянно сбиваясь на Письмо Татьяны. Над умирающим стоял верный Азизка. Он топал ногами и шипел, распугивая воображаемых крыс.

У изголовья кровати были выставлены бутылка водки “Столичная” и портрет Лермонтова с приделанной к нему пластмассовой розой; тут же стояла гитара.

День рождения поэта.

В былые годы старик поминал душу гения вдохновенным стаканом водки и гитарной импровизацией – играть на гитаре он не умел. Теперь все это стояло рядом, тщательно вытертое, веселое.

Приходу Арифа старик не удивился и попросил его поиграть на гитаре. Учитель отказывался, поскольку тоже не владел этим инструментом; когда, повинуясь воле умирающего, взял гитару, оказалось, что на ней нет струн.

“Это все крысы”, – сказал старик, забыв, что струны исчезли после того, как гитара была пару раз использована вместо знаменитой палки.

Без струн играть было очень неудобно – пальцы скреблись по дереву.