Глиняные буквы, плывущие яблоки

Карнаи загрохотали сильнее – и замолкли. Председатель встал из-за стола и, дожевывая, отправился на трибуну.

Как всегда, он привел на память несколько цифр. Посоветовал работать еще лучше. А в конце вообще заявил, что человек отличается от обезьяны тем, что он – гуманный, и просто так самосуд не совершает и камнями не швыряется. И что, может, вместо того, чтобы в Учителя камнями кидать, его надо, наоборот, как-нибудь возвеличить и даже посадить на его, Председателя, место.

– Мне уже пятьдесят пять лет, и я все чаще думаю о том, как дать дорогу молодым. Может, лучше сейчас этому симпатичному парню дать дорогу, а? Может он, осознав ошибки, бросит свое колдовство, не будет нам вредить... Может, он чистосердечно раскается в том облучении, которому он наших детей подвергал... Да! Он проводил на них опыты и угрожал им, чтобы они молчали, медицина подтвердила... Он избивал, он насиловал их — и при помощи колдовства делал так, что вы ничего не видели... Короче, я прошу отпустить его, бедненького, и сделать вашим председателем!

И стал спускаться с трибуны.

Завыла собака.

Толпа затрещала, задымила, как сухой хворост: как – отпустить? ...наших детей... нет, мы видели, что наши дети... смерть ему! Смерть ему!

Кто-то уже потянулся за камнями.

– Стойте!

– Стойте, люди!

На трибуне стоял какой-то седой человек... Как он туда попал? В суматохе проскочил, наверное.

– Люди! Опомнитесь!

Вдруг кто-то крикнул:

– Эй, это же наш Муса!

– Точно, Муса... Эй, Муса, где седую голову взял?.. Уходи, Муса! Нет, пусть говорит, раз на трибуне... Седой какой... Не смотрите, это он седым притворяется... Нет, говори Муса... Говори!

Будь Председатель на месте, он бы, конечно, не допустил такого безобразия, как Муса на трибуне. Но Председатель с двумя людьми в черном успел удалиться, чтобы избежать щекотливого присутствия при самосуде. Он не был любителем подобных неаппетитных сцен; кроме того, какой-нибудь тайный шакал мог в суматохе швырнуть булыжник и в него самого... Короче, Председатель решил минут на пятнадцать удалиться в Баню, где у него был свой кабинетик. За старшего был оставлен Участковый.

Но как раз Участковому выдергивать Мусу из трибуны было совсем неинтересно. Да еще перед всем селом, которое знает, с кем Участковый за одной партой сидел, и в чьем доме от голода спасался. Послать тотчас за Председателем означало получить сотрясение мозга за то, что захват трибуны прозевал... И Ханифы рядом нет, не посоветуешься! Может, еще все обойдется, народ успокоится...

Участковый тяжело вздохнул и сделал вид, что ничего не видит. И вообще небо рассматривает. Безоблачное металлическое небо...

– Люди! Не берите грех на душу, опомнитесь! – говорил с трибуны Муса. – Какой он колдун? К вам человек с неба пришел, буквы от всей души вам принес, а вы... Вы волки! Уже один раз наши предки святого человека здесь убили — вам мало...

– Кого тут убили?.. – заволновалась толпа. – ...А, это он о том дервише, который баню здесь строить приказал... У которого волосы длинные были... Э, Муса! Тот дервиш сам просил себя убить! Его не хотели убивать, сам попросился...

Муса горько засмеялся:

– Сам попросил, да? Да вы – вы если Учителя сейчас убьете, тоже потом скажете: не знаем, не видели, сам попросил!

Перевел дыхание. Толпа недовольно гудела. Муса заглотнул воздух и закричал:

– Вы знаете, люди, что я недавно на святую могилу путешествие совершил. И там мне вот что рассказали. Что святой, которому я там поклонился – это учитель нашего дервиша... И в летописи написано, что этому дервишу ангел во сне новые буквы сообщил и сказал сюда их принести – буквы счастья. И баню сказал здесь построить. А наши темные предки подвергли этого святого дервиша тяжелой смерти! Да еще лгать стали, что святой сам того хотел!

Народ напряженно молчал. Люди Председателя заволновались:

– Да что же Участковый молчит? Муса, уходи с трибуны! Тоже – мулла выискался, с трибуны выступает... Когда муллой стал, Муса?

– Я уйду! – задыхался Муса. – Только последнюю вещь скажу вам, мои дорогие... Вчера узнал, что ребенок будет у меня, по селу от радости носился, вы видели... Вот, думал, после стольких лет бесплодной жизни – ребенок у меня будет, не напрасно к святой могиле ездил-тратился... Люди! Я сегодня ночью Марьям-хон из петли еле вытащил! Еле успел! Умереть хотела... Когда воду со старой библиотеки брала, ее...

Муса осекся, словно боясь продолжать. Закрыв лицо руками, прокричал:

– Ее Председатель изнасиловал! Марьям-хон!

Толпа окаменела.

Муса, шатаясь, сошел с трибуны. И пошел к тому месту, где стоял Учитель. Люди пропустили его. Подойдя к Учителю, Муса сказал сорванным голосом:

– Теперь... кидайте ваши камни... Жить я уже не могу. Пусть с ним умру... Не хочу среди вас жить. Учитель...

Улыбка зажглась на его губах. Он стоял с Учителем.

К Мусе подбежала собака и стала облизывать ему руки.

– Та-ак!

Люди вздрогнули. Председатель шел к президиуму, лицо горело темным огнем.