Глиняный мост

Парень с горящими ногами.

Некоторое время после выхода на пенсию он еще делал проездки и галопы и был одним из самых популярных кентеровщиков в городе. Но скоро они вернулись в деревню.

Кэтрин нравилось жить на земле, но самым худшим и самым мудрым их решением было оставить и старый дом на Арчер-стрит. Это они хотя бы заработали.

Годы лезли в гору, в деревне у них родились дети. Тед не стеснялся природной конституции – бывало, и добавлял пару кило, если налегал на пирожные. Ему казалось, он это заслужил.

Он пробовал разные занятия – торговал обувью, работал продавцом в магазине видео, скотником на ферме – и с некоторыми из них справлялся хорошо. Однако больше всего ему нравились утра: он делал проездки на местном ипподроме. Ипподром назывался Гэллери-роуд.

Там Тед и получил кличку Проездка.

Его характеризуют два случая.

Первый, когда тренер Макэндрю привел двух перспективных жокеев посмотреть. Был вторник. Сияло златокудрое небо.

– Видите?

Тренер почти не изменился.

Разве что немного мела в волосах.

Он указал на всадника, нарезавшего круги:

– Видите его пятки? Руки? Он так сидит, будто вообще не скачет.

Юнцы только фыркнули.

– Он жирный, – сказал один, а второй засмеялся, и Макэндрю отвесил им крепких оплеух. По паре: по щекам и подбородку.

– Вон он, снова подъезжает. – Макэндрю разговаривал как все тренеры во всем мире. Глядя из себя. – И, чтоб вы знали, он выиграл больше скачек, чем вы, засранцы, в жизни увидите. Он больше вас победит на проездках.

Тут подошел спешившийся Тед.

– Макэндрю!

Макэндрю разулыбался во весь рот.

– Здорово, Тед.

– Как я смотрюсь?

– Я подумал, какого хрена у нас тут Паваротти жокея изображает?

Они тепло обнялись, крепко хлопнув друг друга по спине.

Оба подумали об Испанце.

* * *

Второй случай произошел несколько лет спустя, когда мальчикам Новаков было тринадцать и двенадцать, а девочке Кэри – восемь. Это оказалась последняя проездка Теда Проездки.

Шла весна, школьные каникулы, прошел дождь, и трава была длинная и зеленая (удивительно, какую высокую траву всегда выращивают для чистокровок), и лошадь вскинулась, Тед вылетел из седла и упал у всех на глазах. Тренеры увели мальчиков подальше, но Кэри как-то пробралась; проскользнув через толпу, протолкавшись через ноги – и сначала увидела пот, и кровь, и содранную кожу, а потом – его ключичную кость, сломанную и согнутую.

Увидев Кэри, он выжал из себя улыбку:

– Привет, малявка.

Кость белая, как кость.

Такая сырая и чистая, как солнечный свет.

Он лежал на спине, и мужчины в комбинезонах, мужчины в сапогах, мужчины с сигаретами – они решили, что лучше его не шевелить. Уважительно столпились вокруг. Сначала боялись, не сломал ли он шею, потому что ног он не чувствовал.

– Кэри, – позвал он.

Пот.

Рассветное дрожащее солнце.

Оно катилось по дорожке ипподрома.

И все же она не могла перестать смотреть и встала на колени рядом с ним. Она смотрела на кровь и грязь, которые смешивались у него на губах, как машины в пробке. Спекалась на его джинсах и фланелевой рубашке. Впиталась в молнию на жилете. Это дикая природа рвалась из него.

– Кэри, – снова позвал он и на сей раз продолжил: – Можешь потереть мне пальцы на ногах?

Да, конечно.

Бред.

Ему казалось, он вернулся в безоблачные дни грибка и зуда, и надеялся ее отвлечь.

– Да бог с ней, с ключицей… чешется до смерти!

Однако попытался улыбнуться – и не смог.

Она принялась было стаскивать сапог, и тут он заорал от боли.

Солнце шлепнулось наземь и проглотило его.

В больнице через несколько дней пришел доктор с осмотром.

Пожал мальчикам руки.

Потрепал Кэри по макушке.

Спутанные мальчишечьи каштановые волосы.

Свет был ключично-белым.

Осмотрев Теда, доктор дружески взглянул на детей.

– И кем вы будете, когда вырастете? – спросил он, но мальчики даже слова не успели вставить, потому что это Кэри взглянула на него, Кэри улыбнулась, щурясь на свет из окна.

Небрежно указала на своего покалеченного и заезженного отца – и, считайте, она уже двинулась в путь.

Сюда, к Клэю, на Арчер-стрит.

Она сказала:

– Я буду как он.

Фигуры в реке

И так меня прибило сюда, к деревьям, день спустя после Кутамундры.

Я стоял один возле эвкалиптов, под ногами – опавшая кора.

Длинная лента солнечного света передо мной.

Я услышал ту ноту – и не мог двинуться с места. Музыка звучала из его приемника, а это значило, что он еще не знает.

Я наблюдал их в русле реки.

Я даже не могу сказать, сколько это длилось, – мост, даже в заготовках, был прекраснее, чем я мог поверить.

Арки будут великолепными.

Каменные изгибы.

Как Пон-дю-Гар, он будет без цемента; форма рассчитана безупречно. Он сиял под небом, как храм.

И глядя, как он опирается на эти камни, как гладит их рукой, как говорит с ними, крепит и подгоняет, как стоит рядом, я видел: этот мост был сделан из него самого.

Но я должен был сделать то, зачем приехал.

Машина ждала за спиной.

Я медленно отделился от деревьев и дошел до реки. Встал в полудне, и фигуры на дне реки замерли. Никогда не забуду их плечи – усталые, но закаленные и живые.

Они подняли глаза, и Клэй сказал:

– Мэтью?