Глиняный мост

И никак не возможно подготовиться, пока я спускаюсь к ним. Я был просто оболочкой для того, чем мне придется стать, ведь я не ожидал такого – такого оживления и радости в повороте его лица или такого поразительного моста.

И я, а не он, первым упал на колени, в пыль на дне реки.

– Кэри, – сказал я. – Кэри погибла.

Ахиллес в четыре утра

Что, если бы они не остались в этом доме?

В доме по Арчер-стрит, 11.

Если бы только они не вернулись.

Почему не продали его, не переехали, вместо того чтобы благоразумно получать арендную плату?

Но нет, не могу так об этом думать.

Опять же, я могу только рассказать, как было.

Она приехала почти шестнадцатилетней – на улицу мальчишек и животных, в числе которых уже был мул.

Вначале был вечер мартовского дня, когда Клэй бежал на соревнованиях штата и победил.

Я был тогда на стадионе Эрнста Маркса.

С любовью забинтовал ему ноги.

Ближайший к нему результат показал деревенский паренек из Беги.

И не просто было уговорить Клэя остаться.

Он не хотел ни пьедестала, ни медали: ему нужен был только Ахиллес.

Он больше чем на секунду улучшил рекорд штата, что, как сказали нам, на этом уровне просто невероятно. Административные мужи жали ему руку. Но все его мысли были об Эпсом-роуд.

Мы вырулили со стоянки и влились в послеполуденный поток машин; Клэй наблюдал за мной через зеркало, и я бросил короткий взгляд на него. Сказать по совести, он вроде как намекал: золотая медаль – на шее чертовой Рози. Собака пыхтела у Томми на коленях. Я глянул на них, говоря без слов: повезло тебе, что не стал надевать, – а то бы мне за нее только схватиться, и свернул бы тебе шею.

Приехав домой, мы высадили Рори и Генри.

И собаку тоже.

Томми полез из машины, но Клэй взял его за плечо.

– Томми, ты с нами.

Мы приехали; вечерело, он ждал у ограды и заревел, задрав морду к небу. Я вспомнил газетное объявление.

– «Не взбрыкивает», – сказал я. – «Не ревет».

Но Клэй и ухом не повел, а Томми тут же влюбился. Пятый из неопасной стаи.

В этот раз мы постояли у ограды, трейлер ожил, качнулся, и оттуда к нам выкатился мужичок. В заношенных старых штанах и рубахе, с компанейской улыбкой. Он спешил со всех ног, хромал, словно бы телегу в гору толкал.

– Так это вы, сукины дети, кормите этого старого сукина сына? – спросил он, но скалился при этом, как малое дитя.

Был ли он тем самым конюхом, с которым в тот первый раз говорила Пенелопа через забор дома на Арчер-стрит, восемнадцать? Мы этого не узнаем.

Вечер уже гас.

Звали мужика Малкольм Суини.

Сложение у него было – будто пончик в одежде.

В прошлом жокей, потом конюх, потом дипломированный говногреб. Алкоголический нос. При всем мальчишеском виде в его лице было столько скорби, что можно утонуть с головой. Он собрался переезжать на север, к сестре.

– Можно малой зайдет к вам, погладит его? – спросил я, и Малкольм Суини с радостью согласился.

Он напомнил мне героя одной книги, которого звали Грустный Злюка-Весельчак, – добрейшая душа, терзаемая раскаянием.

– Вы объявление увидели? – спросил он. – В «Трибьюн»?

Мы с Клэем кивнули, а Томми был уже во дворе и гладил мула по морде.

Малкольм продолжил:

– Его зовут…

– Нам это не нужно, – перебил его Клэй, но тот смотрел только на Томми.

Я улыбнулся Малкольму как мог ободряюще, потом кивнул на Клэя.

– Он вам заплатит двести баков за переименование, – сказал я, едва ли не насупившись. – Но можете спокойно слупить с него триста.

Послышался смех – вернее, что-то, прежде им бывшее.

– Двести, – сказал Малкольм. – Пойдет.

У изгороди – Клэй и Томми.

– Ахиллес? – спросил один другого.

– Ахиллес.

Наконец-то, подумали оба, наконец-то.

С Ахиллесом, однако, приходилось думать наперед: и там были и очарование, и глупость, здравый смысл и чистая придурь – трудно решить, с чего начать.

Я изучил городские законы, и, конечно же, нашлось некое постановление – изданное в 1946 году, – трактующее, что скот можно содержать дома, если обеспечены условия. Упомянутые животные, гласил этот документ, ни в коем случае не должны угрожать здоровью, безопасности и благополучию людей как в самом домовладении, так и в соседних, – что означало, если читать между строк: держи дома кого хочешь, пока на тебя не жалуются. Что привело нас к миссис Чилман, единственному настоящему соседу, который у нас был.

Я отправился к ней, она пригласила меня войти, но мы остались на предвечернем крыльце. Она попросила открыть банку с джемом, а когда я упомянул мула, лицо миссис Чилман со скрипом стянулось внутрь: морщины, щеки. Затем она расхохоталась утробным смехом.

– Вы, ребята Данбары, бесподобны.

Потом еще прозвучало три или четыре полновесных «великолепно» и головокружительное финальное:

– Когда-то жизнь была всегда такой.

Ну а потом Генри и Рори.

Генри знал с самого начала, а вот от Рори мы скрыли: предполагали, что его реакция будет незабываема (вероятно, потому я на это и согласился). Он и так постоянно был недоволен тем, что на его постели спит Гектор, а иногда даже Рози, или, по крайней мере, она клала туда морду.

– Эй, Томми, – кричал он на другой конец комнаты, – убери с меня этого сраного кота!

Или: