Глиняный мост

– Томми, прекрати этот чертов собачий пыхтеж.

Томми урезонивал его, как мог:

– Она же собака, Рори, ей нужно дышать.

– Только не у меня над ухом!

И так далее.

Остаток недели мы ждали субботы, чтобы привезти мула. Мы все будем дома, чтобы подключиться, если вдруг что-нибудь пойдет не так (а такое вполне могло быть).

В четверг мы завезли припасы. Коневозки у Малкольма больше не было, поэтому мула придется вести к нам своим ходом. Мы решили, что лучше всего это сделать ранним утром (в час утренней проездки), в четыре утра в субботу.

А вечером в четверг все было чудно, мы вчетвером были у Малкольма, а Рори, скорее всего, где-то набирался. Розовое небо, розовые облака – и любовно заглядевшийся на них Малкольм.

Томми чесал мулу гриву, а Генри оценивал упряжь. Он вынес стремена и узду и бодро потряс ими.

– Этой бодягой, – сказал он, – можно заняться… Но эта штука ни хера не стоит.

Он мотнул головой в сторону мула.

В общем, так оно и было – мы привели его домой.

Тихим утром в конце марта четверо ребят Данбаров шли улицами конного квартала, а между нами шагал мул с греческим именем.

Иногда он останавливался возле почтовых ящиков. Он путался в ногах и валил на траву.

– Пакетик собачий есть у кого? – спросил Генри.

Все засмеялись на ходу.

Что меня особенно прибило, так это вид Малкольма Суини, как он беззвучно плакал у забора вслед нам, медленно уводившим мула. Он вытирал свои сивые щеки и запускал руку в иней шевелюры. Мокрый и оливково-зеленый, грустный и прекрасный старик толстяк.

И потом просто сам звук: копыта, цокающие по улицам.

Все вокруг нас было городом – дорога, фонари, машины; восклицания гуляк-полуночников, проносившиеся мимо, – и среди всего этого дробь копыт, под которую мы ведем его по переходу, пересекая пустынную Кингсвэй. Идем длинным пешеходным мостом; заплатки тьмы, фонари.

Мы с Генри – по одну сторону мула.

Томми с Клэем – по другую.

И можно было выставлять часы по ударам копыт, а жизнь – по руке Томми, который любовно направлял мула к нам домой, навстречу дальнейшим месяцам и девочке.

Два ларца с сокровищами

В общем, произошло вот что.

Они нарушили неписаные правила.

Он осязал ее голые ноги.

Запомнил ее, вытянувшуюся на матрасе, и сбоку – пленку комом; и как она придвинулась и нежно укусила его. И как потянула его вниз.

– Иди сюда, Клэй.

Он помнил.

– Давай зубами. Не бойся. Мне больно не будет.

Он помнил, как в три часа ночи они оттуда ушли, и дома он лежал без сна, а потом направился на Центральный вокзал.

Назад к мосту и Силверу.

Кэри, конечно, поехала на разминку, и там, на рассвете, опытный ветеран Война Роз вернулся с проездки по внутренней дорожке – но без всадницы.

Она упала плашмя на спину.

Холодное тусклое солнце.

Тихое городское небо.

Девушка лежала, отвернув лицо в сторону, и все вдруг забегали.

На Амахну, в Силвере, когда я сказал, Клэй опрометью бросился бежать. Бросками вверх по реке.

Господи, какой там был длинный свет, я ясно видел его вплоть до деревьев, пока он не исчез за камнями.

Отец смотрел на меня в оцепенении; печально, но и с любовью.

Когда он попытался пойти следом, я протянул руку.

Коснулся его и взял за локоть.

– Нет, – сказал я, – давай его отпустим.

Убийца превратился в Убитого.

– Но что, если…

– Нет.

Я не знал всего, что надо было знать, но в выборе Клэя был уверен: сейчас ему нужно будет страдание.

Мы решили подождать ровно час.

Среди деревьев, выше по течению реки, он упал на колени на крутом склоне берега – его легкие как два ларца смерти.

Там он безудержно рыдал.

А звук, который он слышит где-то рядом… наконец, он понял – это его собственный голос.

Деревья, камни, насекомые.

Все замедлилось, потом остановилось.

Он думал о Макэндрю. О Кэтрин. О Теде Проездке. Он знал, что придется им рассказать. Он признается, что виноват во всем, – потому что девушки не исчезают просто так, они не падают, если их не подтолкнуть. Девушки вроде Кэри Новак не умирают просто так, это парни вроде него их губят.

Он думал о пятнадцати веснушках.

Неровные стекляшки из моря.

Шестнадцатая на щеке.

Она с ним разговаривала, она его знала. Она брала его под руку. Иногда называла его балбесом… и он помнил легкий запах пота и как ее волосы щекотали его горло – ее вкус все еще был у него на языке. Он знал, что, если посмотрит, внизу, рядом с косточкой над бедром, будет ее след: укус, отпечаток; скрытое напоминание о ком-то и чем-то – ушедшем.

Ясноглазая Кэри умерла.

* * *

Когда воздух остыл и Клэй стал зябнуть, он принялся молить о дожде и буре.

О затоплении глубокой Амахну.

Но сухость и тишина удержали его, и он лежал на коленях, как принесенная водой коряга; как мальчик, выброшенный на берег, против течения.

Споры

Надо отдать должное юной Кэри Новак.

Она обладала здоровым упорством.

Ее родители смирились, что сыновья станут жокеями, но ей в этом стремлении отказывали. Когда она заговаривала об этом, просто говорили «нет». Категорически.